Геннадий Карпов - Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043

– Ну, здравствуй, Володя Бойнович! Так вот ты какой, оказывается, у нас! Я – президент Соединённых Штатов Джордж Буш Седьмой! Присоединяйся к нашей вечеринке!

Вечеринка была на славу! Столько шампанского! Столько жратвы разной! Такие тёлки! Такие парни на суперкарах! А музыка! Такой музыки я сроду не слышал! У нас укакаются – так не сыграют! Там перед ударником было барабанов – штук двадцать, и полное ощущение, что рук у него было – тоже двадцать, и в каждой – по палочке. Косматые гитаристы выдавали бешеные ритмы, а певец не пел – ревел, как бомбардировщик над моим пляжем. Единственное, что мне не понравилось – это слова песни. Ерунда какая-то, если честно: "Люби меня, люби меня! Ведь я давно тебя люблю, везде и навсегда! Тугеза. Форева." И потом гитарист взасос поцеловался с певцом. Зато между песнями там крутили рекламу! Ведь у нас по телевизору какая реклама! Ну, скажут чёнить типа: продаются такие-то холодильники или чайники, там-то, по такой-то цене. И всё! А у них на рекламу каких-то бутербродов было потрачено двадцать миллионов долларов! (Там в конце, прям, было написано, что потрачено – столько-то, режиссёр – такой-то, в ролях – тот и тот, и даже композитор был!) Целое кино сняли в три серии: как его делают вместо той ерунды, что делали до него, как его едят и запивают ледяной колой, и что он полезного потом делает внутри организма. Просто отпад! Ведь, если рассудить логично, – раз у них рекламируют подобную вкуснятину, значит, народ ею уже так обожрался, что без рекламы не берёт! Я потом часто просил Джонни, пока мамы нет, показывать мне разные запрещённые фильмы и передачи. После такого идёшь в пятый класс, и смотришь на рашку, как на плохие декорации к плохому спектаклю. И в мыслях только одно: хочу в Америку – хоть плач! Ведь там, как я понял, правила такие: сажаешь в открытую тачку девок, берёшь пива ящик – и попёр по хайвэю куда глаза глядят. Ни тебе полиции, ни шлагбаумов! Ну, просто сказка, а не жизнь! За копейки никто не батрачит, цены ниже плинтуса. Купил каких-то там акций – и сиди до пенсии на диване, плюй в потолок, а тебе денежки просто так капают. Я как-то раз после такого клипа тоже взял банку пива американского с зарплаты, выпил, и решил прокатиться на своей роднульке. Да по нашим дорогам разве газу дашь! Доехал до первого светофора, постоял в пробке, захотел в туалет, голова закружилась с непривычки, затошнило. Короче, включил автопилот, и поехал домой. И проплакал потом весь вечер от обиды. Единственно, что я решил не смотреть – это фильмы про геев. Их зачем-то регулярно показывали после семи вечера, и я долго не мог понять, что это за геи такие, зачем мужики целуются, а потом спят вместе. Поэтому стал просто переключать на что-нибудь другое. В основном на мультики и разные фильмы ужасов и катастроф.

В садик я не ходил по причине заболевания сердца. Врачи долго колдовали надо мной, и удивлялись: почему вполне здоровое сердце ни с того ни с сего вдруг путает систолу с диастолой? Прописали мне какие-то лекарства. То ли от них, то ли от постоянного сидения дома, но я стал толстеть. В начальной школе это было не очень заметно, но я быстро менялся в большую сторону, и к девятому классу уже весил девяносто килограмм при росте сто семьдесят пять. Одноклассники надо мной немного подтрунивали, но особо ко мне никто не лез. Учился я плохо (Как сказала моей маме директриса: " Ваш сын не воспринимает действительность, он близок к аутизму". Мама плакала, мы ходили по каким-то врачам, но результат был почти нулевой.), приятелей у меня не было. Самым близким был Паша Григорьев, да и то лишь потому, что жили мы с ним в одном доме, и в школу и обратно ходили вместе. Так что, кроме своего живота, я выделялся среди школьников только знанием английского языка, да умением хорошо плавать. Нормы ГТО я, конечно, не сдавал. В колледже два года просидел на первом курсе, потом немного втянулся, и закончил со средним баллом 3,5. Но к тому времени со мной уже не было Джонни.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, он умер. За неделю до этого он сильно напугал маму, заговорив с ней на незнакомом языке. Слов я не расслышал. Помню громкий мужской бас на кухне, мамины вскрики, упавшая ложка… Джонни к тому времени перестал пахнуть, и вообще, вёл себя как-то вяло, хотя батарея показывала полный заряд. Потом он ещё несколько раз разговаривал о чём-то с мамой своим изменившимся голосом, а мама своим тоже изменившимся голосом, прикрыв двери, кричала на него на кухне так, словно это был не робот, а вор, пойманный за руку. На меня Джонни вовсе перестал реагировать, а вскоре замер, уставившись в стену своими чёрными зрачками с многократным зумом. Я умолял маму отнести его в ремонт, или пригласить её знакомого программиста с секретного завода. Но мама сказала, что этот робот рассчитан только на пятнадцать лет работы, и его время истекло. На вопрос: нельзя ли купить другого такого же? – она ответила, что даже не представляет, где их делают или продают. Вечером она завернула тело в мешок из-под картошки, увезла его на своей машине к бухте, и там бросила в воду. А потом всю ночь на кухне пила виски и плакала. Несколько раз заходила ко мне в спальню, гладила по голове, и шептала заплетающимся языком:

– Боже мой! Бедный мой Вовчик! Что я, дура, натворила! Не будет мне прощения, листик мой! (Она иногда называла меня листиком. Меня это жутко бесило!)

А я, помню, тоже весь в слезах, говорил ей:

– Ну, поехали, достанем Джонни! Может, его ещё можно починить!

– Нет, Володя, починить уже ничего нельзя!

Оставшись без робота, я долго болел. У меня были галлюцинации, меня тошнило и рвало, я неделю или больше не мог ни есть, ни спать, а только иногда пил воду и похудел килограмм на десять. Мать тоже несколько дней не ходила на работу, её трясло, и она постоянно плакала, и пила успокоительные капли. К счастью, всё постепенно прошло. Я даже стал после этого лучше учиться. Так что, от Джонни теперь у меня осталась лишь пара фотографий на телефоне, любовь к Америке, и лишний вес, с которым у меня бороться нет ни воли, ни желания. Еды, в конце концов, хватает. Нормы сдавать от меня уже никто не требует. В армии служить не надо, хотя сердце уже давно не шалит. Вот, только женщины меня не любят, а я их боюсь, как и десять лет назад.

Сам план побега у меня вяло зрел года два. Ровно столько, сколько мне потребовалось на то, чтобы освоиться на первом после колледжа рабочем месте. Колледж этот драный я окончил кое-как. Никаких физик или химий я, конечно, не сдавал, поскольку точные науки – это не моё. Правда, к концу учёбы разобрался в экономике, банковском деле, бухгалтерии. Но что самое удивительное – я стал чемпионом колледжа по плаванию! В детстве мать водила меня в бассейн, и плавать я стал на удивление неплохо. Даже теперь нет-нет, а в солнечный летний день приезжаю на берег океана, и плаваю часа по два. Жировые ткани в моём теле преобладают над мышечными, поэтому плаваю я с мая по октябрь, и в основном так: отплываю от берега метров на тридцать, переворачиваюсь на спину, и разбрасываю руки в стороны. И небольшая волна покачивает меня, как в гамаке. Смотришь на небо, иногда отплёвываешься от особо нахальной волны, плеснувшей пригоршню горьковатой воды в лицо, и думаешь о чём-то большом, о чём каждый должен подумать в своей жизни, но обычно не думает по причине ежедневной суматохи. Время подумать о большом появляется только тогда, когда сидишь в лесу у костра (Я об этом читал.), и когда лежишь на воде. И мысли эти у меня выходят всегда какие-то грустные: о смерти, о смысле жизни, о том, ради чего пришёл на этот свет, а в результате чьих-то козней вынужден не трахать красоток на Таити (Или Гаити? А-а! На Гавайях!), не ездить по пампасам на багги с пулемётом, а продавать лодки, получая небольшой оклад плюс полтора процента от каждой проданной посудины. В том месяце я продал разным организациям три… Нет – четыре двухместные подводные лодчёнки и катер. В итоге получилось почти сто тысяч на руки. Положа руку на сердце, о таких деньгах я пару лет назад и мечтать не мог. Рынок этим летом ожил как никогда, а наш грамотный маркетинг закрепил успех. Зато впереди зима, значит, продажи упадут. Субмарины ещё будут иногда брать, а вот яхты до весны можно закрывать брезентом. Если бы я ещё работал один, а то друг Паша продал за месяц одного "американца", и две нижегородских "Ласточки" на подводных крыльях. Но зимой Паша часто простывает, и сидит на больничном. Конкурента не будет. Хотя, без Паши на работе скучно. Он весёлый, начитанный, остроумный. Клиентов, а особенно – клиенток обхаживает – любо дорого поглядеть. Призёр городских соревнований по дзюдо в весе килограмм шестидесяти пяти от силы, и турист третьего разряда. Без него не с кем будет обсудить новости из "Голоса". Директор – член партии, с ним такие вещи не обсудишь. Пара техников вообще вне политики. Их хлебом не корми – дай двигатель протестировать, да бортовой комп перепрошить. Не сказать, чтоб слушать "Голос" было запрещено, но – не поощрялось. Этим тупым фёдоровцам только скажи что-нибудь хорошее про Америку – сразу попадёшь на заметку. Вроде, и не посадят, и с работы не выгонят, а смотреть будут косо. А вот с Пашкой обсудить американские новости – это запросто! Без фанатизма, но по существу вопроса. Его мясом не корми – дай сделать умное лицо, и порассуждать о том, что творится на другом конце вселенной!