Джон Гришем - Покрашенный дом

И поэтому я просто плакал.

Мама обняла меня и прижала к себе. Когда я понял, что и она напугана, то кое-как рассказал ей о погибшей обезьянке.

— Ты это видел? — спросила она в ужасе.

Я помотал головой и рассказал ей, как все было. А потом мы уселись на передней веранде и долго-долго сидели там.

Отбытие Хэнка было подтверждено в тот же день. За ужином отец сказал, что мистер Спруил сообщил ему, что Хэнк прошлой ночью ушел. Он собирался добираться домой в Юрика-Спрингс на попутных.

А Хэнк тем временем плавал где-то в глубинах Сент-Франсис-Ривер, и, когда я подумал о нем и о сомиках, у меня пропал аппетит. Взрослые сегодня следили за мной внимательнее обычного. За последние двадцать четыре часа у меня был и ночной кошмар, и несколько обмороков, я несколько раз принимался плакать и, насколько им было известно, бродил во сне. Со мной явно было что-то не так, и их это очень беспокоило.

— Хотела в я знать, доберется ли он до дому? — задумчиво произнесла Бабка. Ее слова повлекли за собой целую серию разных историй о пропавших людях. У Паппи был кузен, который однажды вместе со своей семьей перебирался из Миссисипи в Арканзас. Они ехали на двух старых грузовиках. Однажды они подъехали к железнодорожному переезду; первый грузовик, за рулем которого сидел тот самый кузен, переехал на другую сторону полотна. Тут с грохотом появился поезд. Второй грузовик остановился и стал ждать, пока он пройдет. Поезд был длинный, и когда он наконец прошел, на той стороне не было никакого грузовика. Второй грузовик пересек полотно и поехал дальше. Они добрались до развилки дороги и там тоже никого не обнаружили. Кузена этого больше никто никогда не видел. Ни кузена, ни грузовика. А ведь прошло уже тридцать лет!

Я много раз слыхал эту историю. И знал, что следующей будет выступать Бабка. И точно, она тут же поведала нам легенду об отце своей матери, человеке, у которого было шестеро детей и который однажды сел в поезд и сбежал в Техас. Кто-то из их семьи случайно столкнулся с ним лет двадцать спустя — у него уже была другая жена и еще шестеро детей.

— Ты пришел в себя, Люк? — спросил Паппи, когда с едой было покончено. Вся его ворчливость куда-то пропала. Они рассказывали все эти истории, чтобы подбодрить и отвлечь меня, они пытались меня как-то развлечь, потому что беспокоились обо мне.

— Просто устал, Паппи, — ответил я.

— Хочешь пораньше лечь спать? — спросила мама, и я кивнул в ответ.

Они стали убирать и мыть посуду, а я пошел в комнату Рики. Мое письмо ему занимало уже две страницы — титанический подвиг для меня. Оно по-прежнему лежало спрятанное под матрасом вместе с дощечкой для письма, и в нем были описаны все основные события, связанные с Летчерами. Я вновь перечитал его и ощутил немалую гордость за себя. Потом я некоторое время раздумывал, не написать ли Рики о Ковбое и Хэнке, но решил дождаться, когда он вернется домой. К тому времени мексиканцы уедут, вокруг снова станет спокойно, и Рики сам будет знать, что делать.

Я решил, что письмо готово к отправке, но начал беспокоиться о том, как мне его отослать. Мы всегда отправляли письма одновременно, часто в одном большом конверте из оберточной бумаги. Я решил, что сначала проконсультируюсь у мистера Линча Торнтона в нашем почтовом отделении на Мэйн-стрит.

На ночь мама прочла мне историю про пророка Даниила, как его кинули в ров со львами. Это была одна из самых любимых моих историй. Теперь, когда погода переменилась и ночи стали более прохладными, мы уже меньше времени проводили на веранде, но больше отводили на чтение перед сном. Мы с мамой читали, остальные — нет. Мама предпочитала истории из Библии, что меня вполне устраивало. Она всегда сперва немного читала мне, а потом объясняла прочитанное. А потом читала еще. В каждой истории заключался какой-то урок, и она хотела удостовериться, что я все их понял. Ничто не раздражало меня больше, чем привычка брата Эйкерса разжевывать все подробности таких историй в своих долгоиграющих проповедях.

Когда я был готов ко сну, я спросил, не полежит ли она со мной в кровати Рики, пока я не усну.

— Ну конечно, — сказала она.

После того как я целый день отдыхал, отец уже ни под каким видом не стал бы терпеть мое отсутствие в поле. Он вытащил меня из постели в пять утра, и мы отправились делать обычные утренние дела — доить корову и собирать яйца.

Я знал, что не могу больше прятаться дома с мамой, так что я храбро прошел все стадии подготовки к сбору хлопка. Мне все равно в какой-то момент придется встретиться с Ковбоем, прежде чем он отсюда уедет. Самое лучшее — побыстрее пройти через это и проделать это так, чтобы рядом было побольше народу.

Мексиканцы уже шли в поле пешком, не желая ехать в прицепе. Так они могли начать сбор на несколько минут раньше, а кроме того, держаться подальше от Спруилов. Из дому мы выехали до рассвета. Я стоял на тракторе и крепко держался за спинку сиденья Паппи, глядя, как в кухонном окне постепенно уменьшается мамино лицо. Прошлой ночью я долго и усердно молился, и что-то говорило мне, что она будет в безопасности.

Пока мы ехали по полевой дороге, я внимательно изучал наш трактор «Джон Дир». Я немало времени провел на нем, когда мы пахали, боронили, сеяли и даже когда отвозили хлопок в город вместе с отцом или с Паппи, и управление им всегда представлялось мне достаточно сложным и вызывающим желание овладеть им. Но теперь, после получаса езды на дорожном грейдере с его поразительным количеством рычагов и педалей, трактор казался совершенно простым в управлении. Паппи просто сидел, держа руки на рулевом колесе, и почти не двигая ногами, едва не засыпая, тогда как Отис все время пребывал в движении — еще одна причина, по которой мне лучше будет заниматься ремонтом дорог, а не фермерством, если, конечно, ничего не получится с бейсбольной карьерой, что маловероятно.

Мексиканцы уже прошли полряда и скрылись в зарослях хлопчатника, не заметив нашего прибытия. Я знал, что Ковбой работает вместе со всеми, но в неярком свете раннего утра не мог отличить одного мексиканца от другого.

Я избегал встречи с ним до самого перерыва на ленч. По всей видимости, он заметил меня утром и, думаю, решил, что небольшое напоминание мне будет нелишним. Пока остальные его товарищи подъедали остатки от ленча в тени прицепа с хлопком, Ковбой поехал вместе с нами к дому. Он одиноко сидел по одну сторону прицепа, а я игнорировал его, пока мы почти добрались до дому.

Когда же я в итоге набрался смелости посмотреть на него, он чистил ногти своим выкидным ножом. Он ждал моего взгляда. И улыбнулся мне — гнусная улыбочка, которая заменила тысячи слов. И еще он чуть помахал своим ножом. Никто этого не видел, а я тут же отвернулся.