Кристин Валла - Мускат

У него не было ни малейшего желания устанавливать более тесные контакты со снующими вокруг тенями, из которых состояло его окружение. Так он считал еще в то утро, шагая по свежевымытым половицам к аудитории на пятом этаже. Он ничего не ощущал, кроме похлопывания сумки с учебниками на правом бедре и еле слышного стука своего сердца. Как это нередко с ним бывало, его подавляла привычность обстановки, и, не ожидая ничего нового, он переступил порог, приготовившись к знакомству с очередными студентами. Первым, что он увидел, было личико в дальнем углу аудитории. И впервые в жизни Габриэль Анхелико позабыл бодрую вступительную реплику, внезапно поняв, что всю жизнь провел, играя не на той сцене.

Он был самый черный мужчина из всех, кого когда-либо видела Клара Йоргенсен. Она знала Сезара, державшего винную лавку в Рио-Чико, рыбаков с Видабеллы, каждый день ее окружали черные лица, и ей это нисколько не мешало. Но она еще ни разу не встречала черного очкарика в брюках цвета хаки с полным набором испанских глагольных парадигм под рукой. Он был такой высокий, что, входя в аудиторию, задел головой за притолоку и с таким треском опустил на кафедру свою сумку, что все невольно вспомнили: этот город стоит на разломе земной коры. Он высился перед ними во весь свой немалый рост, а они разглядывали его со своих скамеек, словно детишки в миссионерской школе. Осанка у него была такая, о какой можно только мечтать, и, несмотря на веселое выражение, на его лице лежал отпечаток потаенной грусти. Широкие брюки свободно болтались на бедрах, а рубашка своей чернотой была под стать зрачкам его глаз. Глядя на него, Клара Йоргенсен почувствовала, что щеки у нее запылали и глаза затуманились, она даже подумала, уж не подхватила ли простуду. Она знала, что никогда не видела его раньше, что географическая удаленность между ними никогда не сокращалась, и все равно он пробудил в ней чувство какого-то узнавания. Кроме великолепной осанки, в нем не было ничего особо примечательного, ничего такого, что привлекало бы к себе внимание. И, несмотря на это, ей показалось, что все вокруг — меловая пыль, глобусы и пупырчатые стены — расплылось перед глазами, и на один краткий миг все, кроме этого человека, перестало для нее существовать.

Клара Йоргенсен много путешествовала и где только ни побывала! Еще не родившись на свет, она в материнском чреве уже слетала во Флоренцию. Это было в то время, когда госпожа Йоргенсен изучала итальянскую архитектуру. Клара Йоргенсен едва не родилась в больнице при итальянском монастыре, мысль об этом представлялась ей чрезвычайно романтической. Однако ей пришлось удовольствоваться тем, чтобы появиться на свет в больнице Уллевол вместе с несколькими другими малышами. Но едва отпущенная за порог больницы, Клара Йоргенсен продолжила бесконечные разъезды. Иначе и не могло быть у ребенка из такой семьи, в которой отец работал летчиком, а мать занималась проектированием домов и комнат, и ей, сколько ни строила, все было мало. Клару Йоргенсен перевозили в дальние края на паромах, в поездах, на «Конкорде» и в машине, хотя больше всего ей понравилась езда на извозчике. Детство ее было отмечено встречами и расставаниями, значками на карте, которыми помечались те места, куда хотелось бы вернуться, но потом оказывалось, что ты покинула их навсегда. Она была молчаливой девочкой, для которой лучшим фотоаппаратом служила ее память: на этих мысленных снимках сохранилось растерянное выражение отца, когда он в горах Невады захлопнул дверцу автомобиля, забыв вынуть ключи, мама, торгующаяся на марокканском рынке при покупке шелкового платка, старшая сестра, громкими воплями провожающая встреченных на дороге лошадей, и сама Клара, молча сидящая лицом к окошку и разглядывающая все, что попадалось по пути.

Единственное, чем она причиняла беспокойство своим родителям, была ее манера неожиданно исчезать. В пятилетнем возрасте она потерялась, отбившись от матери на римском аэровокзале Рома-Фьюмичино. У персонала аэропорта ушло два часа на то, чтобы ее отыскать. Ее обнаружили в кафетерии второго этажа, она сидела на алом стуле и, болтая ногами, смотрела на взлетно-посадочную полосу. Затем она потерялась в садах Версаля, отправившись гулять по лесу, в музее Метрополитен в Нью-Йорке это произошло даже неоднократно, и в канадском спальном районе, заглядевшись на то, как отцы семейств, поливаемые дождевальными установками, подстригали свои газоны. Она не видела ничего странного в том, чтобы, наглядевшись на что-то одно, отправиться дальше, чтобы посмотреть на что-то другое, и никак не могла взять в толк, отчего это родители смотрят на нее с таким озабоченным и испуганным выражением. И только повзрослев, она поняла, что самое страшное для человека — не самому потеряться, а потерять того, кого любишь.

До сих пор она еще не теряла никого, кто был бы ей по-настоящему дорог. Через ее мир все время проходили разные люди, очень многие вступали в него и вновь удалялись, словно выйдя за раздвижные двери, они появлялись, спешили дальше, незаметно исчезали. Очень немногие задерживались в той реальности, в которой существовала она. Когда она была маленькой, родители все время водили ее за ручку, но их руки постепенно разжались, и Клара Йоргенсен продолжила свой путь по свету одна. Первую самостоятельную осень она провела в Париже, кружа вокруг Сены и впитывая каждый переулок, одиноко отдыхая с чашечкой кофе среди бурлящего прибоя людской жизни. Затем железная дорога привела ее в большие города Европы — Прагу, Будапешт, Флоренцию, Барселону, — и она беседовала с теми, кто с ней заговаривал, играла в карты с попутчиками, дарила им классиков в дешевых карманных изданиях, получала взамен другие книги. Отец заботился о том, чтобы Клара могла побывать там, куда ее больше всего тянуло, и она независимо от сезона по капельке пропадала, исчезая то на несколько дней, то на пару недель или месяцев. Казалось, из всех мест ей больше всего нравились аэропорты и вокзалы, где можно было в одиночестве остановиться перед массивной доской с расписанием рейсов, чувствуя себя пылинкой в человеческом мальстреме, крохотной и незаметной частичкой в мире, полном укромных прибежищ, где тебя никто не найдет.

Первая мысль Габриэля Анхелико была, что время ожидания миновало. В тот же миг он понял, что до сих пор не сознавал своего ожидания, но, должно быть, так оно и было, потому что когда ты получаешь то, чего ждал, ты ощущаешь, как будто в твоей душевной мозаике какой-то кусочек встал вдруг на место. Девушка была птичка-невеличка с глазами как из стекла, их цвет менялся под влиянием игры света, падавшего из окна. Худенькая и длинная шейка, худощавое тельце, плоская грудка. Волосы каштановые с выгоревшими на солнце прядками. Не красавица, личико не того типа, чтобы автоматически притягивать к себе внимание, но вокруг нее лучилась какая-то золотистая аура, блеск которой временами достигал того места, где он стоял. Она на него даже не смотрела, а глядела в окно, за которым виднелись горы. Расстояние до нее казалось огромным, она сидела в заднем ряду одетая в голубое платьице с бретельками и золотистые матерчатые тапочки на тесемках. Она сидела, положа ногу на ногу, и беззаботно покачивала подметкой, подперев подбородок руками и щурясь на свет из окна щелочками глаз. У нее были маленькие, аккуратные ручки и часики на серебряном браслете. Разумеется, очень далекая от его мира.

Читать дальше