Арнон Грюнберг - День святого Антония

Тито крикнул им: «Эй, у вас там под юбками, конечно, ничего нет!» Ведь такое бывает: женщины порой выходят на улицу без ничего под юбкой. А те девчонки в ответ: «Идите сюда, сейчас узнаете, что у нас под юбками».

Мы медленно подошли к ним поближе. Когда мы оказались с ними нос к носу, они набросились вчетвером на Тито и повыдергивали ему волосы. Они просто рассвирепели, и все из-за такого пустяка! При этом кричали: «E…. вашу мать, грязные выродки!»

Люди на нашей улице живут некультурные.

Наш отец был главной любовью в жизни Рафаэллы. Но, как выяснилось, главная любовь ее жизни — вор. Любовь всей твоей жизни останется любовью всей твоей жизни, даже если она тебя дубасит и тянет из дому все, что плохо лежит. Для настоящей любви колотушки — все равно что трын-трава. Рафаэлла говорит, что в жизни есть лишь одна настоящая любовь и что все остальное — лишь подобие той первой, единственной, любви. И чем дальше, тем копия хуже.

У нашей мамы много поклонников. Она совсем не старая, но уже мудрая. Она, например, говорит, что мы должны делать все, чтобы в будущем у нас был дом с ванной и чистым туалетом. Она не хочет, чтобы мы полетели на Луну или стали адвокатами, а только хочет, чтобы у нас был дом со своей ванной и исправным туалетом. Она знает, что это такое — жить в доме без туалета, и мы это тоже знаем. Еще она говорит, что у каждого мужчины есть женщина, которая отравила ему жизнь. И, вероятно, в жизни любой женщины тоже есть мужчина, который все ей отравил, но на этом не стоит слишком зацикливаться.

Но в чем-то ей мудрости не хватает. Она иногда приводит в дом женатых поклонников или у кого есть постоянная подружка — поклонников совершенно лысых и тех, что курят толстые сигары. Все они хотя бы раз побывали у нас дома.

На курсах английского мы познакомились с хорваткой. Но мы, конечно, еще ни разу не звали ее в гости.

Мы почти всегда называем маму просто Рафаэлла, потому что она такая молодая и красивая. Впрочем, мама мы ее называем, только если она нас бьет или ломает наши сигареты. И это при том, что она сама курит! Или если она разоряется пять минут подряд из-за того, что мы, дескать, забрызгали стульчак в туалете. Пять минут кричать из-за такой ерунды! Тито считает, что это у нее начало помешательства.

Мы ломаем голову, как бы заработать кучу денег. Хотим придумать какой-нибудь план, который будем хранить ото всех в секрете. Иначе его украдут.

Помяните наше слово: в итоге у нас будет вилла с видом на море и сад — такой большой, что в нем можно будет заблудиться и умереть от голода.

Мы развозим еду по домам, с шести вечера и примерно до одиннадцати-двенадцати. Мы пошли работать сразу, как только сюда приехали, потому что заработка Рафаэллы не хватало. Однажды она сказала, что нашла для нас работу. Привезла и познакомила с владельцем мексиканского бистро, работающего с заказами.

— Это мои сыновья, — сказала она. — Они смышленые и умеют хорошо работать.

Хозяин мексиканского бистро нельзя сказать, чтобы был смышленый, но сам он хорошо работать не умеет, поэтому ему нужны смышленые парни, умеющие работать хорошо.

Мы развозим заказы на велосипеде. У Тито горный велосипед, а у меня старенький, с ножным педальным тормозом. Цепи на велосипедах болтаются и по дороге чуть ли не наматываются нам на плечи. Зато если на нас нападут и захотят отнять у нас деньги, мы будем отбиваться цепями.

Между восемью и десятью часами — самое горячее время. Мы развозим тогда вдвоем до сорока заказов. У нас есть свои постоянные клиенты. Например, женщина в шляпе. Она ест каждый день одно и то же, и всегда перед телевизором. «Телевизор — это мой дружок», — приговаривает она и отвечает на реплики из телевизора.

Уже третий год английский у нас с двенадцати до двух каждый день, кроме субботы с воскресеньем. Мистер Берман говорит, что через каких-нибудь пару лет мы будем здорово болтать по-английски. Мы любознательны. Мистер Берман обычно говорит: «Какие любознательные парнишки, эти братья Андино!» Нам, конечно же, не нравится, когда мистер Берман при хорватке называет нас любознательными парнишками.

Вначале мы умели только ругаться по-английски. А теперь хотим еще и научиться любить по-английски. Поэтому мы такие любознательные. Впрочем, мистеру Берману невдомек, что мы хотим уметь делать по-английски все.

Но молимся мы на родном языке. Мы не читаем молитвы из молитвенника, а обращаемся к нашему отцу. Бог, наверное, уже починил ему голову, поэтому мы просим, чтобы он подошел к Богу и сказал: «Смотри, там внизу Рафаэлла, Поль и Тито, это моя жена и дети. Рафаэлла — самая красивая и милая женщина на свете, а Поль и Тито — лучшие дети, о которых только можно мечтать. И я вот хочу попросить тебя: позаботься о них, потому что меня с ними нет, и о них некому позаботиться. Ведь ты можешь им помочь и кинуть им в окно горсть монет, чтобы Рафаэлле не приходилось работать в кофейне по шесть дней в неделю?»

Сейчас мы расскажем, как в класс впервые вошла хорватка — она была в юбке и на высоких каблуках. Села на стул, который стоял ближе всего к двери, и устремила свой взор вперед. Недавно мы узнали выражение: «Только что с корабля». Это значит, что человек только что приехал в Америку. Всем своим видом хорватка давала понять, что она только что с корабля, только это был очень странный корабль.

Мы пересели к ней поближе и спросили, откуда она приехала.

— Из Европы, — ответила она. — Ну как, ответ исчерпывающий?

Мы отрицательно покачали головами, а она вдруг сказала:

— Не надо клеиться.

— Ну ты и штучка! — заметил Тито. — Кто сказал, что мы клеимся?

— Я знаю мужчин. Поверьте, я их знаю, — хмыкнула она и посмотрела на нас очень высокомерно. Словно принцесса. Но мы ей ничуть не поверили.

— Сколько тебе лет? — продолжал расспрашивать Тито.

— Девятнадцать, — ответила она.

На что Тито сказал:

— Ничего тебе не девятнадцать. По виду ты опытная. В девятнадцать лет так никто не выглядит. Ты утонченная.

Это слово мы совсем недавно узнали — очень красивое слово.

Она пожала плечами:

— Ну и не верьте, пожалуйста!

В эту минуту в комнату вошел мистер Берман с кока-колой лайт в руке. Он всегда пьет кока-колу лайт, потому что боится растолстеть.

Когда мы спускались на лифте после урока, хорватка тронула Тито за плечо.

— Подождите меня на улице у выхода, — шепотом попросила она.

Мы стали ждать. Ждали целых пять минут, и наконец она появилась. С сумочкой в руках, довольно чудной. Она достала из нее какую-то бумажку и сунула Тито под нос.

— На вот, читай, — сказала она.

Это было водительское удостоверение. В нем было написано: «Год рождения — 1978».

— Ну что ж, — сказал Тито, — может, тебе и правда девятнадцать.