Александр Егоров - Третья линия

Помедлив, отец согласно кивнул лысеющей макушкой. Мать, шатко отделившись от стены, устроилась в поданном санитаркой кресле. Проводив взглядом удаляющуюся по коридору троицу, Александр вошел в реанимационный блок.

— Давление скачет, — сообщила Татьяна. — Причем без видимых причин. На соде восемьдесят на сорок держалось, а как они поставили — до шестьдесят на тридцать упало. Странно как-то…

Уже зная, что он увидит, Темнов оценил неврологический статус пациентки и заглянул ей в глаза. «Твою мать!.. Плывут». Темно-голубые кружки значительно увеличились в размерах, занимая сейчас практически половину диаметра сетчатки.

Просмотрев лист назначений, реаниматолог на несколько секунд задумался:

— Усильте мозговую подпитку, — велел он медсестре. — Это и это, — он поставил дополнительные плюсы в графах напротив соответствующих медикаментов, — в двойной дозе. При снижении АД — сразу зовите.

Коридор был пуст. Не выключив свет, Темнов одетым улегся поверх одеяла и, созерцая пожелтевший от никотиновых смол потолок, попытался трезво проанализировать ситуацию. «Прогноз для жизни у девки хреновый. Отек мозгов не спадает… Невролога позвать, что ли…» Взгляд врача остановился на черных стрелках настенных часов. 3:20 утра. «А смысл? Он ее что, с аппарата ИВЛ снимет? Лечение я и без него назначил в полном объеме… Токсиколог?.. Те же яйца… Лаборатория раньше 8:30 — при самом идеальном раскладе — анализ не выдаст. К тому же препарат и так известен. Приблизительная доза — тоже… — При мысли о гигантской дозе принятых самоубийцей транквилизаторов Александра передернуло. — Эх, сейчас бы протокол первичного осмотра напечатать!.. Все равно уже не заснуть…»

— Александр Евгеньевич! — Приглушенный дверью шепот не предвещал ничего хорошего.

Татьяна молча кивнула в сторону реанимации. Темнов кивнул в ответ, и они поспешили к пациентке.

— Давление минуту назад почти до нуля упало, — усугубила его подозрения Людмила. — Пульсоксиметр, как раненый, визжал… Сейчас вроде повысилось… — неуверенно заключила она, указав на мерцающую шкалу.

Ослабленный, но все еще ритмичный пульс отчетливо определялся на бледных запястьях. Дыхательные шумы добросовестно работающего аппарата прослушивались над всей поверхностью легких. Но ширина зрачков достигла максимально возможного предела, заняв всю сетчатку. Глазные рефлексы не определялись.

Александр осторожно повертел голову пациентки с боку на бок, хмуро следя за послушными маршруту движения кружками зрачков.

— Охлажденный физраствор есть?

— Откуда? Только комнатной температуры, — пожала широкими плечами Татьяна. — Зачем он нам…

— Хорошо. — Впрочем, сейчас подобные нюансы не имели значения. — Света, спусти воду и набери похолоднее. Стакан, не больше.

Взяв десятикубовый шприц, он набрал из поднесенной санитаркой кружки прохладную жидкость и, нацепив на кончик шприца короткий пластиковый катетер, медленно ввел воду в левое ухо девушки. Трижды повторив процедуру, он неспешно проделал ту же манипуляцию с правым.

— Ясно, — выдохнув, распрямился Темнов. — Приготовьте адреналин. На всякий пожарный. Вентиляция в прежнем режиме.

Безутешный отец смертницы вновь ждал его на выходе из отделения.

— Доктор!

— Я же вас попросил не торчать у дверей… — Александр осекся.

— Это очень важно, доктор! Выслушайте меня! Умоляю! — Они уже дошли до дверей кабинета. На этот раз врач вошел первым.

— Я не решался вам это сказать, доктор… Понимаете… — Он так и остался стоять посреди небольшой комнатушки, возвышаясь над сидящим на диване Темновым. — Мы, то есть наша семья — люди верующие. Христиане… — Он запнулся, не то от волнения, не то в ожидании реакции слушателя.

Но реаниматолог молча созерцал участок стены за его спиной. Усталое хмурое лицо не выдавало никаких эмоций.

— И для нас — христиан — самоубийство является тяжким, смертным грехом. — Он снова запнулся, но, желая побыстрее облечь в слова рвущуюся наружу истерию, выдохнул: — Самоубийца не попадает в рай.

Их взгляды встретились, и Темнов заметил, что отчаяние застывшей маской прилипло к лицу собеседника.

— Для нас это очень важно, доктор! — Дребезжащий голос отца повышенными интонациями апеллировал к вниманию врача. — Очень!

— Чего вы от меня хотите? — Неприятное предчувствие липкой волной поднималось из глубин уставшего сознания.

— Я… Вы должны понять нас, доктор! — Отступив, он споткнулся о стул и фактически повалился на обтянутую синтетикой поверхность. — О, господи!..

— У меня нет времени! — Александр начинал сердиться. Ночная суицидница и ее родня съедали слишком много энергии.

— Да-да, конечно! Вы ведь должны лечить… — Внезапно, словно устав имитировать сломленного горем бедолагу, он наклонился вперед и, уперев побледневшие кулаки в колени, четко спросил: — А смысл? Только правду, доктор… В проводимом вами лечении есть смысл?

Выбитый из образа столь резкой сменой настроения собеседника, реаниматолог пару секунд с растерянным недоумением смотрел в приблизившееся меловое лицо.

— Я просто выполняю свой долг… — Чеканя каждое слово, он пытался удержать дискуссию в рамках стандартной для отношений «врач — пациент» фабулы.

— Мы уважаем ваш выбор. Четкое следование принципам избранной профессии — похвальное действие. — Мужчина, казалось, немного успокоился и уже мог связно излагать свою позицию. — Но, думаю, вы не станете возражать, что наш — мой и моей жены — родительский долг — все же неизмеримо выше навязанных обществом обязательств.

— Я вас понимаю. — Темнов зафиксировал взгляд на вспотевшей переносице родителя. — Но, думаю, и вы понимаете, что исполнить вашу просьбу я не могу.

Мужчина кивнул с усталой обреченностью.

— Да, конечно, доктор. Мы не вправе требовать… — Словно окрыленный новой идеей, он внезапно поднял вспыхнувший внутренним светом взгляд на врача. — Но проинформировать вас мы обязаны… Мы не можем просто сидеть и смотреть, как наша девочка умирает. Уходит в преисподнюю.

Александра передернуло. Последнее слово прозвучало настолько зловеще, что его темная образность, казалось, выплеснулась в тесное пространство кабинета.

— Всегда есть надежда… — Его едва не стошнило. Спасло лишь отсутствие содержимого в желудке — на дежурствах он часто устраивал себе «разгрузочные» дни, сутки воздерживаясь от любой пищи и потребляя жидкость лишь в минимальных количествах. — Я не могу с уверенностью сказать, что…

— Но ведь она уже умирала?! — Самообладание вновь изменило ему, и он почти сорвался на крик. — Там, в лифте! Я ведь все понял!.. Еще тогда!.. Вы ведь уже один раз вернули ее!.. Не дали ей уйти!..