Александр Егоров - Третья линия

Илья Наумович, погрустневший и совершенно ошеломленный, покинул Ивана Даниловича и вышел на длинный, идущий вдоль всего этажа балкон. На балконе, опершись о колонну, стоял его свидетель Павлуша и с философским спокойствием лузгал семечки.

— Павлуша, — сказал Илья Наумович, — у тебя закурить есть?

— А вы хиба курытэ? — удивился Павлуша.

— Якбы курыв, свои булы б. Так есть у тебя сигареты?

— Нэма, Илья Наумовыч. Я оцю пакость николы до рота нэ совав. Семочек хочэтэ?

— Нет, Павлуша, семочек не хочу.

— А чого цэ вы такый сумный, начэ у вас хата сгорила?

— А хоть бы и сгорела, Павлуша. Только вот гореть нечему. Не дают нам с Дуней хаты. Живите, говорят, в своем клубе. Или к теще переезжайте.

— Нэ дай Боже, — перекрестился полной жменей семечек Павлуша.

— Вот ты меня понимаешь. Это теперь она притихла, а как мы к ней переедем, и меня съест, и Дуню съест, и мужем Петром Васильевичем закусит.

— Вона така, — подтвердил Павлуша. — Аппэтыт добрый мае.

— А в гримерке клубной с молодой женой — как? — продолжал размышлять вслух Илья Наумович. — Невеста — одно дело, а жена… А дети пойдут…

— Дети — це хорошо, — сказал Павлуша.

— Кто ж спорит… Будут по клубу бегать и в гримерке на горшок ходить… Ладно, Павлуша, пойдем к гостям.

— Вы идить, — ответил Павлуша, — а я щэ трохы полузгаю.

Илья Наумович вернулся в зал. Гости продолжали угощаться и отплясывать, Дуня сидела печальная, а рядом с нею примостилась Алена Тарасовна и что-то яростно, делая страшные глаза, втолковывала дочери. Илья Наумович бросил на тещу такой свирепый взгляд, что та мгновенно осеклась, недовыплюнув отравленное слово, и на всякий случай ретировалась подальше.

— Скучаешь, богиня моя? — нежно спросил Илья Наумович у Дуни. — Бросил тебя пакостный муж, удрал куда-то и адреса не оставил?

— Та ну вас, Илья Наумовыч, — полуиспуганно-полужеманно ответила Дуня. — Скажэтэ такэ… Абы налякаты…

— Дунечка, — улыбнулся Илья Наумович, — ты так и будешь всю жизнь называть меня на «вы» и по имени-отчеству? Представь, родятся у нас детки, и ты при них станешь мне кричать: «Илья Наумович, идите кушать яичницу!» Они ж подумают, что я им посторонний.

— Та я щэ нэ звыкла, — покраснела Дуня.

— Ты меня, главное, сегодня ночью Ильей Наумовичем не назови. А то я так на брачном ложе подпрыгну, что весь наш Дом культуры развалится.

При упоминании о брачном ложе Дуняша сделалась вовсе свекольной.

— А мама-то твоя неправа, — продолжал Илья Наумович. — Зря она меня юродивым называла. Юродивые чудеса творили, кровопролития останавливали. А твой муж обычной квартиры вымолить для нас не сумел. Баран он вислоухий, а не юродивый.

— Може, нэ про то молился? — сказала Дуня.

— А про что надо было?

— Ну я нэ знаю… Та ничого, Ильшенька, як-нэбудь проживэмо.

Илья Наумович на мгновение застыл, глядя на Дуню.

— Беру свои слова назад, — проговорил он. — Твоя мать была права. Нет, не про меня — про тебя. Ты не просто богиня, ты всем богиням богиня. А пойдем-ка потанцуем. Свадьба у нас или как…

— Та шо з мэнэ за танцюрыстка… Люды ж смиятыся будуть.

— И пусть смеются. Пусть смотрят на нас и смеются. На свадьбе должно быть весело.

Он взял Дуню за руку и повел ее в центр зала, где подвыпившее гости уже отплясывали какую-то фантастическую смесь гопака и черт знает чего под импровизации местного баяниста.

— Расступитесь-ка! — скомандовал Илья Наумович. — Молодые вальс танцевать будут. К слабонервным просьба удалиться. Маэстро, сделайте нам музыку.

Баянист, глянув на молодых, выпил рюмку водки, перекрестился и заиграл «Амурские волны». Еще ни на одной свадьбе не было такого удивительного вальса. Маленький жених, обхватив невероятную в благородном дородстве невесту, кружил ее по залу, как отважный муравей, несущий на себе нечто непомерное и невообразимое. Ноша выглядела неподатливой, казалось, что она вот-вот раздавит муравья. Полы белого свадебного платья развевались, смахивая в кружении тарелки и рюмки со столов, опрокидывая стулья и тех из гостей, кто и так уже не слишком твердо держался на ногах. А потом случилось чудо: муравей и ноша слились вдруг в одно целое и превратились в маленькую барку под огромным белым парусом, которая смело рассекала поднявшиеся волны, то ныряя в них, то взлетая на самый гребень.

— Илюшенька, посады мэнэ куды-нэбудь, — прошептала Дуня, — бо мы тут зараз усэ розтрощым…

Илья Наумович бережно подвел Дуню к стоявшему у балконного окна стулу, усадил на него, галантно поцеловал ей руку, а затем нежно в губы. В балконное стекло постучали. Илья Наумович поднял голову и увидел в окне перепачканную физионимию Павлуши.

— Тебе чего? — одними губами произнес Илья Наумович.

Павлуша энергично зажестикулировал, приглашая Илью Наумовича выйти к нему на балкон.

Илья Наумович покачал головою. Павлуша повторил приглашение. Илья Наумович покрутил пальцем у виска.

— Дунечка, прости меня, — сказал он. — Я на секунду. Меня тут один сумасшедший в гости зовет.

— Хто? — испугалась Дуня. — Куды?

— Да Павлуша. На балкон. Неймется ему чего-то. Я ненадолго.

Он еще раз поцеловал Дуню и вышел на балкон к Павлуше.

— Ну чего тебе? — сердито спросил он.

— Я это… За сыгарэткамы для вас збигав.

— Какими еще сигаретками?

— Так вы ж это… курыты хотилы.

— Да какие ж теперь сигареты? Закрыто всё.

— Ага… всэ позакрывалы, куркули. Нэма сыгарэт, Илья Наумовыч. Може, семочек будете?

— Павлуша, дай тебе Бог здоровья, — покачал головой Илья Наумович. — Ладно, сыпь свои семечки. Ты где так перемазался?

— Так упав… колы за сыгарэтамы вам бигав, — ответил Павлуша, отсыпая Илье Наумовичу пригоршню семечек. — Така грязюка, така грязюка…

Они встали у балконных перил, лузгая семечки и сплевывая вниз шелуху. Небо над городком почернело и порябело от высыпавших на нем звезд. Тихо журчала извилистая речка, сонно шелестели деревья, а над их верхушками плыло красивое зарево.

— Это что там за огонь? — словно очнувшись, удивился Илья Наумович.

— Мабуть, горыть щось, — лениво ответил Павлуша.

— Так там же вроде наш Дом культуры стоит!

— Ну, значыть, вин и горыть.

— Павлуша! — Илья Наумович строго глянул на молодого увальня. — Ну-ка, посмотри мне в глаза. Ты куда бегал?

— Так за сыгарэтамы ж вам.

— Какие еще, к черту, сигареты! Это ты клуб поджег?

— Скажетэ тоже… Чого це я клубы должен жечь? Шо я, зовсим дурный? Зато тэпэр вам квартыру дадуть. Нэ можна ж так, шоб вы на вулыци жилы.

— Ты хоть понимаешь, что тебя посадят?

— Не, нэ посадять, — лицо Павлуши расплылось в улыбке. — У мэнэ це… алиби есть.

— Что еще за алиби?

— Так яж у вас тут свидетель на свадьбе. Я ж нэ можу одною рукою буты свидетелем, а другою клуб жечь. Ой! — Павлуша внезапно сделал большие глаза и хлопнул себя огромной ладонью по губам. — А у вас там ничого ценного нэ було?