Евгений Будинас - Давайте, девочки

Именно просто поужинать он и хотел. В кафе своей юности, где, подглядывая за соседями, он учился пользоваться вилкой и ножом… Но сегодня Малька тянуло к выяснению отношений. Ее, оказывается, зацепило его предложение побыстрей обрываться…

– Ничего такого я тебе не предлагал.

– Нет, предлагал.

– Девушка твоего возраста в разговоре со взрослым мужчиной ни одну фразу не должна начинать с «нет».

– Ну да, и не есть острого, не зевать, не чавкать, не сморкаться в скатерть… А как я должна реагировать, если ты нагло врешь?

– Правильнее всего было бы сказать: «Да, ты мне ничего такого не предлагал, но мне показалось, ты боишься, что я от тебя оборвусь…» и так далее… – Он действительно боялся, что она упорхнет, как яркая бабочка с вытянутой ладони.

Она вспыхнула. Но сдержалась, потом все же резковато спросила:

– Ты что, и правда думаешь, что я не смогу найти себе никого лучше, чем ты?!

– Сколько угодно, – мягко сказал он. – Но мне кажется, что потом ты опомнишься. И поймешь, что на эти поиски вовсе и не надо было уходить.

– Почему это?

Он пожал плечами:

– Ищи себе на здоровье, кто мешает! Правда мне иногда начинает казаться, что с твоим уходом все может получиться совсем не так, как у меня бывало раньше…

То, что он сейчас скажет, подумал Рыжюкас, ему не следует говорить.

Он совершенно точно знал, что им никогда не следует говорить ничего такого. Никогда не следует ни в чем таком признаваться. Тем не менее он сказал, по мере возможности сухо:

– Мне кажется, что в отличие от всех предыдущих «искательниц», тебе было бы куда вернуться, если бы ты этого захотела.

– Это еще почему?

Он знал почему, он все просчитал и вычислил.

Да, все его избранницы потом умнели. И готовы были во всем ему подходить. Но все их сожаления о былом и намеки на готовность возобновить отношения он обрывал нарочито грубо и прямо:

– Не надо. Все прошло и не вернется.

А если его спрашивали – почему, ответ был грубым и прямым:

– Я не хочу видеть твоих морщин.

Он действительно не хотел никаких увяданий. Он не хотел знать, во что потом выльются все эти их милые прелести: девичья вздорность и трогательная порочность, наивная непоследовательность и детская требовательность… Он не хотел знать, к чему в итоге приведут невинные ссоры и капризы, которыми он умел весело наслаждаться как подарком судьбы. Он знать не желал, как под занавес из них попрет вся их дурь…

Но тут, с этим Мальком впервые все совпало: 19–61… Ему не суждено увидеть ее старухой… Даже если к обеим частям этого неравенства прибавить по двадцать пять, которые с подачи отца он себе отмерил, все равно получится 86–44… Счет в его пользу: она останется вдвое его младше…

Пожалуй, он мог бы и подождать. Все равно, пока она не поймет, что именно ей от него нужно, ей при нем не усидеть. Помечется, поиграет, одумается, а он подождет… Только не надо, не надо ей сейчас об этом рассказывать. Никогда им не следует мягко подстилать…

Тем не менее, он не сдержался.

– Мне кажется, – сказал он, помедлив, – во всяком случае, я допускаю такую возможность, что место здесь для тебя зарезервировано надолго – аж на двадцать пять лет…

И сразу понял, что был прав: вот уж чего произносить не следовало.

– Прямо жуть! – Маленькую передернуло от неподдельного ужаса: такое вообразить!

Но он уже не мог остановиться. Он выстраивал с нею сюжет, он работал, а останавливаться вовремя он вообще никогда не умел.

– И дело тут не в тебе, – признался он, – а во мне. Я уже не тороплюсь скакать дальше, я уже напрыгался по самую крышу. Ты – мой Венец, ты же сама сказала.

– Это ты сказал. Еще в поезде.

– Не помню. И никак не пойму, как это я сразу смог догадаться.

– Скотина, ты же этим меня тогда и взял.

Он испугался, что ее потеряет, даже раньше, чем понял, что она что-то для него значит.

Еще тогда, в поезде.

– Ты меня бросила? – спросил он тогда шутливо. И часто потом повторял этот вопрос, далеко не всегда в шутку.

Почему его подружки рвутся на выход сразу, как только видят, что уже хоть чуть нужны, Рыжюкас знал. Такой уж тип он себе выбирал. Они иначе устроены. Их ничто не держит и не тянет к повторению пройденного.

Вот если ему когда-то было хорошо на море в Гурзуфе, так к этому морю его потом и влечет. А им и на этом море, и на другом, и без моря одинаково клево. И незачем повторяться. В горах, в Париже, на дискотеке, в общаге у друзей – везде ей будет лучше. А самое клевое – еще впереди, как бы хорошо ей в Гурзуфе и не было… Здесь вершина, которая им кажется взятой, а «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал», как пел Высоцкий. Как ни досадно такое признавать, но при этом они правы: у игрока, садящегося за карточный стол, шансов на выигрыш всегда больше, чем у тех, кто свое отыграл, даже если они уходят, сорвав банк…

Но нет, бросать его она вовсе не собиралась. Поэтому вместо ответа в тон ему спрашивала:

– Ты меня так ни на шаг никуда и не отпустишь? Хотя бы в кино…

Она ведь сама пришла, и к чему эти его глупые шутки. Остаться с ним или его бросить – ей и решать самой. Она уже пролетела с Димой, который, приехав в Минск знакомиться, ходил за нею по пятам, никуда одну не пускал и устраивал скандалы, если она задерживалась в колледже. Он даже после выпускного бала закатил ей истерику, когда она не к нему сразу пришла, а отправилась отсыпаться к подруге…

Вот этого она теперь и боялась, подозревая Рыжюкаса в том, что он может посягнуть на ее свободу. От этого и шарахнулась, когда он проговорился о своих планах – аж на четверть века. Хотя история с Саулюсом ее несколько успокоила. Дима за такое ее наверняка бы убил…

А ему как назло начинало казаться, что посягнуть он совсем не прочь. Особенно когда она от него уплывала; у нее была удивительная способность уплывать.

Впервые это случилось, когда он вслух удивился, почему это она ни разу не позвонила матери.

Малёк мгновенно сникла. Промолчав минут десять, она решительно заявила, что ей надо немедленно ехать домой.

Своим неосторожным вопросом он ее как бы разбудил, прервав безмятежный сон. И сразу увидел, как она прямо на глазах начала исчезать, растворяться, как она буквально перетекала от него в другой мир, о котором он почти ничего не знал…

Тут он и опомнился, заподозрив, что все это время она с ним вовсе и не была. Конечно, физически она находилась при нем постоянно, но как бы на каникулах от себя самой. Ее собственная жизнь при этом остановилась. И было ясно: здесь ей хорошо, но как только они расстанутся, она сразу о нем забудет. А расстанутся они тут же, как только она вспомнит, сколько своего собственного она с ним пропускает.