Юрий Любопытнов - Мурманский сундук

— Отошла, наверно. Брать-то в сарае нечего — одно стекло, а кому стекляшки битые нужны…

— Дай факел? — попросил Казанкин и взял у Лыткарина чадившую тряпку.

Он просунул голову в щель между дверью и косяком.

— Вроде никого нету.

— А ты что — трусишь?

— Я-а? Чего мне трусить! Просто так, проверяю.

Он шагнул в сарай и сразу остановился, так неожиданно, что напарник ткнулся лицом в его спину.

— Ты чего? — спросил Лыткарин приятеля.

— Показалось.

— Чего показалось? Сам же сказал, что в сарае никого нет.

— А ты ничего не слыхал?

— А чего слышать?

— Стекло вроде осыпалось…

— Входи! Кто здесь будет в худой хибаре ночь проводить.

Они вошли и взобрались на большую кучу стекла в середине сарая.

— Здесь год его прособираешь, — проворчал Васька, опускаясь на колени и рассматривая рассыпанное под ногами стекло.

Стекло тускло переливалось под скудным светом чадного факела, перемешанное с травой, мусором, ветками кустарника, лопуха и чертополоха.

— Надо бы лопату взять, — вздохнул Васька.

— Надо бы. А ты осторожнее, не порань руки.

Они стали наполнять бачки.

— Э-э, да здесь кто-то есть! — вдруг сказал Васька, всматриваясь в темноту. Голос его дрогнул.

Он встал с колен, поднял над головой факел, прислушиваясь. Красноватое дымное пламя неровно осветило сарай и по стенам поползли, заметались широкие тени.

— Кто? — шепотом спросил Саша и застыл на месте с куском стекла в руке.

— Кто здесь? — хриплым голосом спросил Казанкин и сделал шаг вперёд, освещая дорогу.

Никто не отвечал. Они осторожно приблизились к дальнему углу сарая. Под ногами визжало стекло.

— Вот это да! — воскликнул с облегчением Васька. — Никого нет. А мне послышалось.

— И мне послышалось, — пробормотал Саша.

— А тебе что послышалось?

— Кто-то плакал… Может, на улице? Пойдём, посмотрим?

Им обоим быстрее хотелось выйти из сарая на свежий воздух. Под крышей они чувствовали себя неуютно.

На улице стали огибать сарай. Было тихо.

— Показалось, — облегчённо сказал Саша, но тут Васька остановился и опустил факел.

Прижавшись к стене, на обрезке полусгнившего ствола дерева, сжавшись в комочек, продрогшее, сидело странное существо. Оно не шевельнулось при виде приблизившихся ребят. Только блеснувшие глаза сказали, что это живой человек.

— Девочка! — произнёс Лыткарин.

— Привет, — сказал Васька, присаживаясь перед существом на корточки и втыкая факел в щель в стене. — Мы откуда — из Тянь-Шаня или из нашей деревни?

Девочка не шевельнулась и не произнесла ни слова.

— Как ты здесь оказалась? — снова спросил Васька и потрогал девочку за плечо. Пальтишко было мокрое.

— Э-э, да ты вся мокрая. Так можно и простудиться… Отвечай, как ты сюда забрела?

Девочка молчала. Её глаза, оцепеневшие и ничего не выражающие, безучастно смотрели на ребят. Только губы плаксиво вздрагивали.

— Скажи, ты заблудилась? — спросил Лыткарин.

Ему стало жаль эту вздрагивающую и очень беспомощную девчушку, прижавшуюся к мокрым доскам, невесть откуда и как забредшую сюда.

— Ты скажи, мы найдем твой дом, — заглянул он ей в глаза.

— Конечно, найдём, — поддержал приятеля Казанкин. — Ты где живешь?

— Дом-то, наверно, у тебя есть? — снова спросил Лыткарин.

Девочка втянула непокрытую голову с растрёпанными тонкими косичками в худенькие вздрагивающие плечи и закрыла лицо руками. Сквозь всхлипывания до ребят донеслись чуть слышные слова, которых нельзя было понять.

— Да ты не бойся, мы тебя не обидим, — дотронулся до её плеча Саша.

— Прямо рёвушка-коровушка, — проговорил Васька, выпрямляясь во весь рост. — А ты смелая девочка, — добавил он ей в утешение. — Сидишь одна в темноте и не боишься.

— Я… я… боюсь…

— Ну ладно. Хватит реветь. — Васькин голос стал строг. Он всегда хотел, чтобы к нему относились с уважением в любых, самых исключительных случаях. — Надо что-то делать, а Саша?

— Что делать? Во-первых, надо стекло добрать.

— Правильно мыслишь, салага! — к Казанкину вернулось всегдашнее чувство юмора. — Ты добирай, а я с девчонкой побуду.

Лыткарин ни слова не говоря, взял у Казанкина факел и вернулся в сарай. Слышно было, как бухали в бачки падающие куски стекла. Вскоре он появился с полными бачками, поставил их на землю.

— Что дальше? — спросил его приятель.

— Дальше очень просто. Не оставлять же девочку здесь. Надо взять её с собой, разобраться, откуда она и отвести домой.

— Гм, я тоже так подумал. Куда её сейчас денешь? Пойдёт с нами. — И он обратился к девочке: — Не плачь, всё будет хорошо. Смотри, Саша, а она замёрзла. На ней и чулок нет… Пойдёшь с нами, — безаппеляционным тоном заявил Казанкин, снова обращаясь к девочке. — У нас обсохнешь и согреешься. У нас, знаешь, как тепло? О-о! Мы — подземные гномы. Вот увидишь.

Девочка перестала плакать, а при слове «гномы» опять заплакала.

— Брось ты, Вася, своих гномов! Видишь, она боится! Лепишь, что на ум пришло! Какие мы гномы!

— Конечно, какие мы гномы, — сообразил сразу Казанкин. — Мы штамповщики. Ты видала бусы? — спросил он девочку.

Она кивнула.

— Так вот — мы делаем бусы. Сейчас ты сама увидишь, что это такое. У нас прямо Ташкент. Ты знаешь, что такое Ташкент? — без умолку тараторил Васька, войдя в раж. — Ташкент такой город в Средней Азии. Я, правда, там никогда не бывал, но обязательно побываю, когда вырасту большой. В этом ты можешь быть уверена… А ребята у нас все хорошие, мировые ребята. Только мастер немного задается — он у нас главный, но ничего, это пройдет с годами…

Черномазая образина Васьки, наивная и ещё детская, его живые ухватки и весёлый говорок, видно, расположили девочку к ребятам. Она приподнялась, губы изменили плаксивое выражение. Нижняя губа подалась вперед, и лицо стало наивно беспомощным.

На ней было старое-престарое пальтишко, вытертое на локтях, короткое и грязное, обтрёпанное, на ногах заляпанные грязью с потрескавшейся кожей ботинки. Она стояла перед ребятами, и зубы выбивали мелкую дробь.

— Эва, как ты замёрзла, — проговорил Саша. — На пиджак, укройся!

Он снял с себя плащ, пиджак, замотал пиджаком плечи девочки.

— Вася, пошли! Чего мокнуть! Да и факел гаснет. Давай ведро, Ерусалимский?

Казанкин взял девочку за руку, и она послушно пошла рядом с ним. Сзади шёл Лыткарин с бачками.

Едва они вскарабкались на откос, как факел погас. Васька бросил ненужную проволоку в лужу, и они пошли закоулками вверх, где шумела бессонная штамповка и желто светились высокие, забранные ажурными решётками окна.

8.

Открыв тугую, на пружинах дверь, что вела в штамповку со двора, Саша пропустил Казанкина с девочкой вперёд. Они миновали тёплый коридор, в котором шастали бусы, и вошли в смежное со штамповкой помещение. Его освещала пыльная лампочка. Через узкий дверной проём проникали отсветы жаркого пламени, бушевавшего в печи, клокочущий шум огня врывался в этот «предбанник». Здесь была теплынь, было сухо и не думалось о непогоде, разыгравшейся снаружи.