Вячеслав Пьецух - Левая сторона

Богемская предложила:

— А не хотите Иосифа Виссарионовича воскресить? Какой-никакой, а порядок он наведет.

— Еще можно воскресить Жоржа Дантеса, — заметил Пирамидон.

Богемская вяло поинтересовалась:

— Это еще зачем?

— А морду ему набить!

— Короче, — серьезно сказал Обмылков, — завтра приезжает доктор Петерсон, будем государя Павла Петровича воскрешать.

На другой день, как раз 1 сентября, что-то около полудня, когда по улице Гоголя давно уже прошествовали торжественные детишки с огромными букетами гладиолусов, из-за которых только уши торчали, приехал доктор Петерсон со своим фибровым чемоданчиком, в соломенной шляпе и сильно поношенном костюме из чесучи. Богемская с Пирамидоном сразу как-то сникли, — видимо, они до самого полудня 1 сентября полагали, что Обмылков их мистифицирует и вся история с воскрешением мертвецов — это пустые слова и валяние дурака. Они даже немного напугались, когда Петерсон, устроившись в большой комнате на старинном стуле, обитом плюшем, водрузил на обеденный стол свою «балетку», откинул крышку чемоданчика, достал из него странно маленькую пожелтевшую перчатку из лайки, что-то повертел-покрутил, воткнул в сеть вилку (старинную какую-то вилку, вроде бы в костяных накладках), и вдруг по комнате прокатился едва различимый гул.

Богемская с Пирамидоном замерли и воззрились на Петерсона, причем у обоих на мгновенье дыхание прервалось.

Тот между тем опять что-то вертел-крутил, но магнетическая сила не давала о себе знать. Приятели постепенно успокоились, и даже Богемская собралась было ввернуть какую-то матерную инвективу, что было видно по выражению ее лица, как вдруг прямо посреди комнаты стал вырисовываться плотненький господин, как мало-помалу отпечатывается в проявителе фотографический снимок, и это было похоже на сильно гриппозный сон.

Прямо посреди комнаты стоял мужик средних лет, краснорожий, с бакенбардами, какие носили при государе Николае Павловиче, во фраке дедовского покроя, в одной лайковой перчатке, в цилиндре «шапокляк» и при трости с набалдашником из слоновой кости, которую он держал обеими руками немного наискосок.

— Позвольте! — воскликнул Пирамидон. — Какой же это Павел I?! Это черт его знает кто!

— Хочу вас предуведомить, господа, — сказал новоявленный… ну именно черт его знает кто. — Я на двенадцати шагах попадаю в муху. Не в лет, разумеется, а если она ползает по стене.

— Кто вы? — чуть ли не шепотом спросил у него Обмылков.

— Руфин Дорохов, отставной поручик и кавалер.

— Уж не тот ли вы Дорохов, — несмело предположил Пирамидон, — который избил статского советника Пузякина во время представления в Мариинском театре «Волшебной флейты»?

— Тот самый Руфин Дорохов и есть, отчаянный рубака, кумир молодежи и дуэлист! А сколько я станционных смотрителей перекалечил — это даже затруднительно сосчитать!

— Так я и знал! — в сердцах воскликнул Петерсон тем самым голосом, в котором, как говорится, сквозит слеза. — Так я и знал, что из этой затеи получится ерунда!

— А что я говорил?! — заметил Обмылков. — Нужно было бабушку с дедушкой воскрешать…

Доктор Петерсон этого замечания словно не услыхал.

— Проклятая страна! — продолжал он. — Добрые люди пекутся о спасении отечества, а шайка разбойников сводит на нет все патриотические усилия, справляя свой коммерческий интерес! Один украл экспонат из Гатчинского музея, другой выдал перчатку какого-то Дорохова за перчатку государя Павла Петровича и сдал ее в антикварный магазин на Арбате… или даже это подлец-антиквар (между прочим, мой старый приятель) меня надул! Ну, нет людей! ни на кого нельзя положиться, и хоть ты что! В результате, вместо царя-батюшки, у нас получился какой-то монстр!..

Дорохов сказал, сверкнув глазами на Петерсона:

— Если бы Миша Пущин не взял с меня слова впредь не давать рукам воли, я бы тебе, стрюцкий, голову оторвал!

Сказал, и вышел вон; едва он оказался на открытой веранде того самого дома № 4 по улице Гоголя, как вдруг набычился и точно лопнул, как лопаются мыльные пузыри. Видимо, магнетический аппарат доктора Петерсона имел очень ограниченную зону действия, и за ее пределами подопытный немедленно исчезал.

Некоторое время участники эксперимента молча сидели по своим местам в большой комнате, и по их глазам было видно: они не совсем верят в то, что только-только произошло. Они даже переглянулись пару раз между собой, чтобы убедиться в общности этого впечатления, и после еще долго смотрели по сторонам.

Наконец, Богемская сказала:

— Есть еще одна замечательная идея, которая поможет людям выдюжить и спастись. Я где-то читала, что наше Солнце постепенно расширяется и со временем неизбежно поглотит Землю. Так вот чтобы избежать этого апокалипсиса, нужно превратить нашу планету в космический корабль и куда-нибудь улететь. Куда-нибудь под бочок к другому светилу, хоть в соседнюю галактику Большое Магелланово Облако.

Обмылков сказал:

— Ослепительная мысль, нужно ее обмыть!

Вероника поднялась со своего места и стала разливать по стаканам водку, производя родной, веселящий звук.

Петерсон поинтересовался:

— А как это будет выглядеть на практике — имеется в виду планета-корабль и путешествие до Большого Магелланового Облака?

— А хоть бы так, — предположил Пирамидон, — нужно пробурить несколько скважин, скажем, в районе Подкаменной Тунгуски, докопаться до ядра Земли, где скорее всего происходят термоядерные процессы, а то и спровоцировать таковые, — собственно, вот и все! То есть налицо готовый космический корабль: корпус — сама планета, сопла двигателей — дырки в земной коре, ядро — двигатель и неисчерпаемый запас топлива, центр управления — на Лубянке, в здании ФСБ.

Обмылков спросил с ехидцей:

— А не замерзнем, пока летим?

— А мы осторожненько, — отозвалась Богемская, — от звезды к звезде, от звезды к звезде, так и будем отогреваться время от времени по пути.

Пирамидон:

— А как долетим до какого-нибудь приютного уголка Вселенной (ведь тоже, как ни крути, наш большой дом), так сразу все сначала, поскольку человечество изжило самое себя, погрязнув в постороннем, например, в научно-техническом прогрессе: Моисей, Христос, «в человеке все должно быть прекрасно…», в особенности душа.

Словом, приятели размечтались, и остаток дня, под водочку-то, прошел исключительно хорошо. Они весело обмозговывали силу тяги, которая позволит сойти с орбиты, рассчитывали, нужно ли будет останавливать вращение Земли вокруг своей оси, и прикидывали, какие такие приключения им могли бы встретиться по пути. Вообще это счастливое свойство русского способа бытия: в минуту разочарования, тяжких недоумений, недовольства всем, кроме самого себя, а то и самим собой, вдруг размечтаться и как бы перескочить в иное измерение, «где несть ни печалей, ни воздыхания», а есть только величайшая из радостей, ниспосланных человеку, — радость общения меж людьми; особенно если это именно что «умные дураки, которые постоянно страдают совестью и душой». И это при том условии, что накануне бесследно исчезли сто двадцать три предприятия перерабатывающей промышленности, взяток было дадено на полтора триллиона условных денежных единиц, погибли насильственной смертью два губернатора и сто шестьдесят семь уголовников, четверо из которых были зарезаны по тюрьмам, а прочих уходили в процессе бандитских войн, разбился санитарный вертолет на Камчатке и пассажирский лайнер, выполнявший рейс Нижний Новгород — Магадан, полностью сгорела деревня в Смоленской области усилиями скупщиков крестьянских паев, из Гатчинского музея сперли чью-то лайковую перчатку, в одной районной больнице на Тамбовщине пациенту отрезали левую ногу вместо правой, две девочки-подружки из Воркуты покончили жизнь самоубийством, спрыгнув дуэтом с десятого этажа. Отсюда такое заключение: сдается, что конец света в общечеловеческом и узконациональном смысле — это не итог, а процесс, который может развиваться бесконечно долго, потому что у нас даже самоуничтожаются, как живут.