Альберто Васкес-Фигероа - Айза

Как незнакомое чудище, явившееся из тридевятых земель, Айза-женщина стала быстро завладевать Айзой-девочкой, и она завладела ее телом намного раньше, чем сознанием, отсюда и это чувство ужаса, которое все еще жило в девочке.

Потом события навалились одно на другое, и стало ясно, что все беды проистекают по одной причине: роскошного тела и душевного смятения, — и до того момента, как у нее появилась возможность гулять по равнине, где ее видели только звери и птицы, у нее не было ни минуты покоя, чтобы осознать, что она стала женщиной не только внешне.

— Но это грустно, — говорила она матери.

— Почему? Я испытала гордость в тот день, когда поняла, что ощущаю себя женщиной и веду себя как женщина.

— Возможно, у тебя не было такого детства, как у меня, и ты не страдала оттого, что тебе надо с ним проститься.

Аурелия благодарно улыбнулась:

— Мне приятно узнать, что при том немногом, чем мы владели, мы смогли подарить тебе счастливое детство.

Они сидели под старым парагуатаном у излучины реки: Аурелия приходила сюда к дочери, когда та вставала — она слышала — очень рано и исчезала, не позавтракав. Им нравилось сидеть и наблюдать, как кайманы и черепахи моррокой всплывали на поверхность с первыми лучами солнца, рыбы выпрыгивали из воды, спасаясь от преследований пираний, а неисчислимое множество птиц (их названия они никогда не смогли бы запомнить) клевали что-то на берегу, ныряли в глубокие воды или пели и стрекотали в траве и прибрежных зарослях.

— Конечно, я была очень счастлива… — призналась девушка. — В то время Дар меня не пугал, было даже увлекательно знать, когда рыба подойдет к берегу, или поговорить с дедушкой.

— Он уже больше к тебе не приходит?

— Реже, чем раньше. Здесь непривычная для него обстановка, и он жалуется, что сбивается с пути и его смущают все эти коровы и лошади. — Она улыбнулась. — Он так и остался чудаковатым.

— А папа? — Аурелия впервые отважилась напрямую спросить об Абелае Пердомо, и чувствовалось, что ей неловко. — Ты так его и не видела?

Айза без слов покачала головой, не сводя взгляда с гигантского муравья, который быстро продвигался вверх по ее штанине, и мать, натолкнувшись на столь упорное молчание, проявила настойчивость:

— Мне так хотелось бы что-нибудь о нем узнать!

— Я ничего не могу поделать. Они приходят сами. Я никогда их не зову.

— Ты пробовала?

— Нет. И не хочу. — Она посмотрела на нее в упор: — Пойми же! Дело не в папе. Мне тоже хотелось бы знать, что он понимает, как нам его не хватает. Но если я начну действовать сама, то зайду слишком далеко в мир, из которого уже никогда не сумею выбраться.

Аурелия ласково погладила ее по руке:

— Знаю, дочка. Я и не хочу тебя об этом просить. Единственное, на что я рассчитываю, — это если однажды ты что-то узнаешь, ты мне расскажешь. — Аурелия замолчала, а потом добавила, подчеркивая каждое слово: — Что бы это ни было.

Айза не желала продолжать разговор на эту тему, поскольку было трудно и мучительно объяснять матери, что человек, которого она так любила и рядом с которым столько лет чувствовала себя как за каменной стеной, возможно, сейчас блуждает во мраке, потерянный и испуганный, как это происходило с большинством наведывавшихся к ней покойников.

Айзе, как никому другому, было хорошо известно, сколько всего пришлось вынести матери в последнее время и сколько еще предстояло вынести в будущем. И ей казалось, что слишком жестоко делиться с ней уверенностью, что ни один мертвец не находит себе покоя, после того как оставляет людей, которых любит.

Из долгих разговоров, которые Айза вела на рассвете с дедушкой Езекиелем, Флоридой или многими другими, являвшимися за утешением, которое она едва ли могла им дать, девушка постепенно пришла к выводу, что мертвые не желают успокаиваться, пока снова не почувствуют себя в компании тех, кого больше всего любили при жизни, и никогда не отваживаются в одиночку начать длинное путешествие в небытие.

— Ты думаешь, что я сумасшедшая?

— Быть непохожей на других совсем не значит быть сумасшедшей, если только ты сама не вобьешь эту мысль себе в голову. Если тебе кажется естественным разговаривать с мертвыми или усмирять животных, продолжай это делать и больше об этом не думай.

Однако не думать об этом не получалось, особенно с тех пор, как через москитную сетку, закрывавшую окно, за ней частенько наблюдали одноглазый Абигайль Баэс, упорно не соглашавшийся слезть с коня, словно прямо на нем он и отправился на тот свет, или молоденькая индианка с круглыми испуганными глазами, которая лишь неделю спустя призналась ей, что она Найма и что в могилу под саманом ее свел туберкулез после двух лет замужества за Акилесом Анайей.

Айза решила ничего не говорить старику управляющему. Ей не хотелось расстраивать этого льянеро с чистым и спокойным взглядом, готового к своему последнему галопу. Дело в том, что женщина, память о которой он хранил с такой любовью, ставила ему в вину то, что он увез ее из далекой сельвы на реке Рорайме в «цивилизацию», где ее тело оказалось беззащитно перед болезнями.

— Он не захотел остаться там с моей семьей, — рассказывала она Айзе. — Он не любил меня достаточно сильно, чтобы разделить мой мир. А я действительно его любила и последовала за ним, и вот теперь я мертва. Я уже столько времени мертва, а все жду его!

Прогуливаясь неподалеку от могилы в дневное время, Айза спрашивала себя, действительно ли жена управляющего была индианкой и болела туберкулезом или это была всего лишь одна из нелепых фантазий, заполнявших ее сны и ум. Однако в глубине души она знала, что точно так же как Абигайль Баэс был таким, каким она его описала: одноглазым и в белом лики-лики [37] Лики-лики — традиционная одежда льянеро из хлопка или тика: рубашка с длинными рукавами и брюки в тон рубашке, как правило белого, бежевого, реже — черного цвета. , запачканном кровью, — так и Найма тоже некогда обитала в этом доме, садилась на галерее, смотрела на пустынную саванну и прислушивалась к тому, как туберкулез пожирает ее легкие.

Какой ужас, должно быть, испытывала бедная полудикая девушка, появившаяся на свет в дремучих лесах и оказавшаяся один на один — так далеко от своего мира — с одной из тех болезней, которые продолжали делать свое черное дело и безжалостно косили людей ее расы!

Иногда Айза приближалась к постройкам, в которых ютились индейцы в окружении свиней, собак и кур, и безуспешно пыталась подружиться с женщинами. Они еще не достигли тридцатилетнего возраста, а уже были старухами с обвисшими грудями, увядшей кожей, и по их глазам было видно, что они не ждут от жизни ничего, кроме смерти.

От свирепых племен, некогда господствовавших в саванне, постепенно под напором белого человека остались лишь небольшие группы индейцев, прятавшиеся в самой чаще дремучего леса; рядом пасся одичавший скот (чтобы всегда была возможность прокормиться, изловив корову). Некоторые индейцы окончательно сложили оружие, сведя свое существование к полурабству, и теперь зависели от каприза или доброй воли своих хозяев.