Жильбер Сесброн - Елисейские поля

«Фигаро» — вот, пожалуй, и все, что оставалось у него от былого положения в обществе. В 1920 году господин Пупарден унаследовал от отца пост государственного оценщика антиквариата, но, как выяснилось, он не имел ни малейшего призвания к этому занятию. Уразумев сие в 1924 году, он продал свою контору прежде, чем окончательно разорился. К несчастью, вместо того чтобы предоставить заботу об уменьшении своего состояния естественному ходу событий, а также государству, в чьи функции это входит наряду с прочим, он облегчил им задачу, начав играть на бирже. В 1930 году господин Пупарден с женой и дочерью в третий раз сменил квартиру. При каждом переезде они забирались этажом выше и теряли одну комнату; в итоге у них остались две спальни, столовая и крохотная гостиная на шестом этаже. Всякий раз приходилось продавать мебель: «К чему загромождать квартиру? Вещей и без того слишком много…» Однако они сохранили верность своему району, Плен-Монсо: хотя они переселялись все дальше от парка, на узкие торговые улочки, но родные места не покинули.

В том же году, в возрасте сорока шести лет, господин Пупарден принялся за поиски места. Поначалу он держался уверенно: «Я мсье Пупарден, вы, должно быть, слышали — государственный оценщик… Как? Да нет же, не Покардан! Пупарден: дэ-э-эн», затем стал куда скромнее: выговаривал свою фамилию по буквам прежде, чем его об этом просили, и заверял, что его «устроит какая угодно должность, пусть даже самая скромная…» В конце концов ему удалось приискать себе службу, на которую сегодня утром, как и ежедневно на протяжении вот уже двенадцати лет, он ехал автобусом восемь ноль три. Это было нечто вроде архива, о существовании которого забыли, похоже, все, включая и министерство, в чьем ведении он числился. Служба приносила господину Пупардену восемьсот пятьдесят франков в месяц — этот заработок с добавлением жалких остатков его состояния позволял его семье сводить концы с концами.

Первое время господин Пупарден, гордый тем, что зарабатывает кое-что и своим трудом, частенько заговаривал о своей службе: «Мы в министерстве весьма опасаемся, что…» или: «Из надежного источника нашему министерству стало известно…» Стоило же кому-нибудь задать пару вопросов, как он неизбежно запутывался, и госпожа Пупарден, видя, что с губ супруга вот-вот сорвется очередная нелепица, страдала и спешила на выручку: «Мой муж просто не может сидеть без дела! Поэтому я и сказала ему: „Друг мой, раз уж вам так неймется, что ж, подыщите себе место! Неважно какое!“»

Прочитав светскую хронику «Фигаро», затем редакционную статью и очередную порцию романа с продолжением, господин Пупарден поднимал глаза, чтобы взглянуть на часы на перекрестке у Обсерватории: восемь семнадцать. Как-то раз светская хроника оказалась чуть длиннее обычного, и когда господин Пупарден посмотрел в окно, автобус уже успел въехать на бульвар Пор-Рояль; на какой-то миг его сердце забилось в панике: почва ускользала у него из-под ног. Ведь его покой, да и сама жизнь его зиждились именно на этой упорядоченности: изо дня в день он в одно и то же время совершал одни и те же поступки. Господин Пупарден справлял нужду в строго определенные часы, в понедельник непременно съедал вареное мясо с овощами, по пятницам вечером обязательно ходил в кино и так далее. Он не мог без ужаса вспоминать «смутные времена» — так он называл ту пору, когда он еще плохо знал и кондукторов автобуса, и сослуживцев по «министерству», когда ему иногда еще приходилось выговаривать свою фамилию по буквам. Так обычно вспоминают войну. «Помнишь, Эмма, как я в первый раз пошел на службу? — говорил он и, закрыв глаза, с трагическим выражением добавлял: — Я никогда этого не забуду…»

Госпожа Пупарден любила супруга и восхищалась его мужеством. Хотя люди внушали ей трепет, она считала своим долгом принимать их, чтобы сохранить свое положение в обществе. Ох уж эти люди! Они задают вопросы, они усаживаются непременно в кресло с надломанной ножкой, они беглым взглядом отмечают, что вы всякий раз в одном и том же платье; они зарабатывают деньги, выдают замуж своих дочерей и этаким снисходительным тоном говорят о вас: «Что ж, это вполне приличная семья». Свое положение в обществе госпожа Пупарден унаследовала от предков и изо всех сил стремилась передать его потомкам. Деньги были не единственным средством сохранить положение в обществе. Были и другие: например, передаривать цветы или конфеты, которые ей изредка посылали, или копировать для дочери фасоны платьев знаменитых домов моделей (увы, старомодные кружева сразу делали их смешными), или самой готовить обед для гостей (хотя потом ее бархатный корсаж весь вечер вонял подгоревшим жиром). Но если бы ее, не приведи господь, пожалели, госпожа Пупарден умерла бы со стыда: еще бы, оказаться не на высоте своего положения…

Восемь двадцать три: господин Пупарден выходит из автобуса, смотрит сначала налево, потом направо, переходит на ту сторону улицы и оказывается у своего «министерства». Он приветствует рассыльного, храброго малого, потерявшего на войне руку, а заодно и всю свою приветливость: «Добрый день, мсье Эмиль». (Оказывается, господин Пупарден присюсюкивает.) Эмиль отвечает невнятным бурчанием и смотрит на часы. И так каждое утро уже более десяти лет — господину Пупардену это действует на нервы. «Какими злыми бывают люди», — сокрушается он.

В конторе их пятеро: начальник, он сам, его коллега Вотрье, Эмиль и мадемуазель Тереза, секретарша весьма почтенного возраста — похоже, она появилась на свет задолго до изобретения пишущей машинки. Впрочем, машинки в конторе нет: вся работа заключается в хранении архивов, в переписывании карточек и в приеме посетителей, которым может понадобиться та или иная справка. Но посетители появлялись так редко, что в конце концов их стали выпроваживать как непрошеных гостей, — так поступают старики торговцы: им лучше растерять покупателей, но сохранить свои запасы. Работа с карточками — выполняй ее все с должным усердием — занимала бы не больше месяца в году, поэтому они стараются работать как можно медленней. Утро проходит за чтением газет — сразу было условлено, кому какую покупать, так что каждый имеет возможность прочитывать пять разных. После обеда все подремывают, переписывают по нескольку карточек, посматривают на часы, то и дело ходят мыть руки. Но время тянется так невыносимо медленно, что господин Пупарден завидует умению мадемуазель Терезы вязать и способности рассыльного часами сидеть в оцепенении, с отсутствующим взглядом. Его коллега Вотрье и начальник конторы увлекаются филателией. Ежедневно во второй половине дня начальник степенно заходит к ним в комнату: «Мсье Вотрье, соблаговолите заглянуть ко мне…» Тот не считает нужным хотя бы для вида прихватить несколько папок: он берет с собой только толстый альбом, лупу и пинцет, уходит к начальнику и торчит там часами. Господину Пупардену это было бы в высшей степени безразлично, не знай он, что через два года, уходя на пенсию, начальник должен будет назначить себе преемника, и тут Вотрье обскачет его, Пупардена, несмотря на его квалификацию и стаж, потому что он, Пупарден, к маркам равнодушен и собирал только открытки, да и то лет до двенадцати. Ну а Вотрье зарабатывает себе это место изо дня в день, да еще придерживает до наступления решающего момента марку Оранжевого свободного государства 1887 года, «белый овал» штата Техас и пятисантимового Наполеона Третьего с двойным оттиском Бородки. Впрочем, господин Пупарден свыкся с мыслью, что места начальника ему не видать, и испытывает по этому поводу лишь досаду вроде той, что охватывает его, когда идет дождь или когда полный автобус проходит мимо остановки. Сам-то он давно уже смирился с этой мыслью, но с опаской думает о том, как отнесутся к этому другие: родственники, друзья, а в особенности госпожа Пупарден, которая сочтет это за унижение — разумеется, не для себя лично, а для него, господина Пупардена. Поэтому он не может совсем махнуть на это рукой — хотя бы ради супруги, чтобы не разочаровать ее. Сколько хлопот из-за людей, желающих вам добра! Он будто уже слышит этих непрошеных доброхотов: «Пупарден, старина, и вы это стерпите? Это же такая несправедливость!» Что тут возразишь? Впрочем, всему свое время. До этого еще целых два года… И господин Пупарден погружается в «Трех мушкетеров». Дюма-отец ежедневно обходится Министерству изящных искусств в двухчасовой заработок господина Пупардена.