Жильбер Сесброн - Елисейские поля

— Вы что, В., в соляной столб превратились? — спросил один из них.

— А вы ничего не чувствуете?

— Что, горит? — Нахмурившись, тот потянул носом.

— Да нет, вот это…

В. вдруг осознал, что весна определению не поддается, и пробормотал: «Этот запах… теплый, мятный воздух…»

— Да, конечно, — прервал его коллега и глянул на часы, — до завтра, старина.

Весь во власти нежного весеннего запаха, В. дошел до сада Тюильри, благо он был рядом, и в сладком изнеможении опустился на скамью под каштаном, как и он, тайно ощущавшим приближение счастливой поры. Ее приход не окрепшим еще голосом возвещала и какая-то птица. В. Прикрыл глаза, стараясь не думать о своей жизни — жизни без сильных чувств, без детей, без весен и зим.

Лишь когда стемнело и вечерняя прохлада рассеяла очарование (В. уже давно полагалось быть дома, но в этот вечер «домом» ему стал сад), он встал и скрепя сердце направился к метро. «Надо же, — удивился он, спускаясь по серым ступенькам, — капли какие-то на пальто. А ведь дождя не было». Он не сразу догадался, что это слезы. Но почему он плакал? От весны, от счастья, плакал оттого, что живет.

Госпожа В. уже начала тревожиться.

— Что случилось, Шарль? Я места себе не находила. За тридцать лет вы ни разу не опоздали… Я и в министерство звонила; никто, конечно, не ответил. Надо хоть дежурного у телефона оставлять. А если бы и правда что-нибудь стряслось…

Трескотня супруги дала В. время прийти в себя. Он понял, что сильно привязан к жене, но и только. Славно иметь в жизни такую надежную, внимательную спутницу, знающую, когда что надо делать. «Будь у нас дети, все было бы иначе, — в который уже раз подумал он, — изменился бы и я, и она, и весь дом… У нас была бы другая жизнь, мы бы радовались весне, лету…»

Но сейчас ему надо было как можно скорее придумать причину своей задержки, причину более правдоподобную, чем неотвратимость весны, чем появление ее передовых отрядов в саду Тюильри. Правда лишь растревожила бы эту добрую женщину, и впервые в жизни В. солгал супруге. Это показалось ему столь недостойным, что, сам того не желая, он вместо того, чтобы дать какое-то разумное объяснение, вдруг сочинил совершенную небылицу.

— Я задержался из-за АГРЕГАМа, — и он покачал головой, — я и не думал, что из этой затеи что-то получится.

— Из-за Гергама?

— АГРЕГАМа, дорогая: А.Г.Р.Е.Г.А.М. Ты ведь читала об этом в газете? Неужели не читала?

Каждое утро, потягивая свой кофе с молоком, он проглядывал газету, а потом оставлял ее супруге, чтобы и она была в курсе последних событий. Но одно только слово «события» и необходимость быть «в курсе» пугали ее. Потому-то она газет никогда не читала, а по радио слушала только песенки да рекламу, которая, наоборот, действовала на нее успокаивающе, ведь там речь шла лишь о ней и об ее убогом мирке. В. давно знал это, но в первый раз это знание сослужило ему добрую службу.

— АГРЕГАМ, Матильда!

— Ах да, конечно, — пробормотала она, — как это я запамятовала. И что же… из этой затеи что-то получается?

В. понизил голос:

— Сегодня после работы было первое собрание.

— Но вы хотя бы предупредили меня, Шарль!

— Да разве я мог предположить, что это коснется и меня. Откуда мне было знать, что мне предложат войти в рабочую комиссию?

— Это должно быть… почетно, — закинула удочку жена.

Он пожал плечами и скромно потупился. Ему не по душе было разыгрывать комедию, но разве он виноват в том, что открыл для себя весну.

— Вы хотя бы позвонили…

— Я думал, — нашелся он сразу, но гордости от своей находчивости не испытал, — я думал, что задержусь на четверть часа — но куда там!

— А кто еще в этой комиссии?

Тут он почуял опасность: госпожа В. поддерживала отношения с женами большинства его коллег.

— Да все из других управлений: генеральный секретарь по вопросам культурных сношений (такого и в помине не было), заместитель директора финансового отдела, других я только по имени и знаю. Потому-то я был весьма удивлен, когда они предложили мне к ним присоединиться. Тем более что это организация секретная.

— Понятно, — кивнула госпожа В., и ему стало немного стыдно. — Шарль а это не повредит вашему продвижению по службе?

— Не повредит, но и не облегчит. Быстрее в гору не пойду, конечно, если из этого вообще что-нибудь получится.

— Но тогда, — нерешительно проговорила она, — какая же польза от этого?..

— АГРЕГАМа? — Он вдруг вспомнил тот каштан, ту птицу. — В том-то и польза, что это бескорыстная деятельность. Все благородные начинания, Матильда, держатся на этом. Повторяю, полная бескорыстность, когда человек делает что-то для других. Для себя лично я ничего от этого не жду, разве что…

Он смешался и покраснел; к счастью, она сама закончила за него:

— Испытывать чувство гордости за то, что делаешь что-то полезное и помогаешь людям, — как я вас понимаю, Шарль!

И она притронулась к его серому рукаву маленькой пухлой рукой, на которой читалась вся их жизнь: кольцо, полученное ею в день помолвки, обручальное кольцо, браслет, подаренный мужем на серебряную свадьбу.

— АГРЕГАМ, — повторила она не без гордости. И, помолчав, добавила: — Ох, какая же я глупая! Теперь я припоминаю, что вы мне о нем уже говорили. А как часто вы будете там заняты?

— Пока ничего не могу сказать, — произнес он, отведя взгляд, — но, Матильда, если вдруг я снова припозднюсь, никогда больше не волнуйтесь…

Теперь он каждый вечер возвращался домой поздно, и пришлось перенести время ужина. Раньше он, как правило, приходил домой обедать, но теперь это случалось редко.

— Но это будет накладно, — беспокоилась госпожа В.

— Нет, — успокоил он ее, — обед АГРЕГАМ оплачивает.

— И на том спасибо.

Она чувствовала себя уязвленной, и в то же время ей было лестно: как если бы муж завел связь с блестящей женщиной, чье имя у всех на устах.

— Но вы-то сами обедаете тут без меня?

— Так, погрызу что-нибудь, — ответила она удрученно, хотя и стараясь держаться молодцом. — Вы же знаете, Шарль, когда вас нет, мне и в рот ничего не лезет.

«Наверно, овдовев, женщины худеют», — ни с того ни с сего пришло ему в голову. Все же ему было не по себе, и он успокаивался, только когда жена рассказывала, что обедала со своей приятельницей и что на следующий день пойдет с другой в кино на двадцатичасовой сеанс. Или что они с подругами, чьи мужья тоже не приходят обедать домой, собираются раз в неделю играть в бридж.

— Вот и хорошо. И я не волнуюсь, а то меня мучит, что я не могу уделять вам столько внимания, как прежде. Только, ради бога, не рассказывайте никому про АГРЕГАМ.

— А что я могу рассказать? — обиделась она (и лицо ее словно заострилось), — ведь вы со мной никогда не делитесь…