Гильермо Саккоманно - Человек из офиса

Соломенная шляпа, темные очки, черные усы, цветастая рубашка, белые брюки и туфли, всегда с чемоданчиком в руке, под обжигающим солнцем, идет по пустынной в час сиесты улице. Песня слышится из таверны. Посетителей не много, уткнулись носами в столы. В углу смуглая девчонка с косами играет на гитаре. Между перебором струн слышится гудение мух.

Спрашивает бутылку мескаля [8] Мескаль — крепкий мексиканский алкогольный напиток из сока агавы. . Оглядывается вокруг. Уже не нужны ему деньги. Понимает: чтобы оказаться здесь, не стоило делать того, что сделал. Не стоило запутываться с девушкой в безнадежной страсти, которая привела к беременности. Не стоило во имя этой страсти отнимать жизнь у жены и выводка. И красть не стоило. Вспоминая каждый из этих поступков, чувствует усталость. Спрашивает себя, не было ли то, что он делал ради счастья, верхом несчастий. Теперь он понимает, что счастье было не там, где он его искал. Может быть, счастье — в желании быть счастливым. Этот стол, эта девчонка, песня о ласточке. Теперь имеет значение только прохлада таверны, мескаль и песня. Срывает накладные усы. Проведя рукой по лбу, замечает, что капельки пота окрасились краской для волос. Снимает очки. Понимает, что судьба посылает ему сигнал. Сигнал — в бутылке. И этот сигнал — червяк.

Приканчивает бутылку и проглатывает червяка. Червя вины. Девчонка допела песню. Он подходит к ней. Уже не маскирует хромоту. Отдает ей чемоданчик. И уходит.

Опять на солнцепеке. Говорит себе: все, что он хотел, — это стать другим. Но он не другой, он все тот же, всегдашний, застывший на сиденье пустой подземки и в темноте, пробудившийся от вызванного усталостью сна, со слипшимся ртом и тошнотой оттого, что проглотил червя. Только теперь, проснувшись в темноте, с сильно бьющимся сердцем, он понимает: уснул в последнем поезде, уже проехал конечную станцию, и сейчас один в лабиринте туннелей и путей, где поезда застывают в неподвижности до утра. Попался. Выхода нет: проведет ночь здесь, в подземелье, арестантом этого лабиринта.

Даже света нет, чтобы почитать научный журнал. Ноги замерзли. Дрожит. Чихает.

Даже в такую ночь, когда льет как из ведра, вертолеты по-прежнему кружат над зданиями. Дождь стучит в окна офиса.

Не сидится за столом. Молнии освещают столы-гробы. Оглядывается на стол позади. Время от времени раскрывает тетрадь. Прочитывает несколько строчек и тут же прячет ее в ящик. С тех пор как сослуживец пропал, его стол остается пустым. Раз нет замены, думает он, это должно иметь объяснение. С одной стороны, эта пустота может означать, что там, наверху, сокращают расходы и в самый неожиданный момент может случиться новое сокращение персонала. С другой — это отсутствие стало почти осязаемым, превратилось в кару: с тех пор как сослуживец пропал, он вспоминает о нем все чаще, а иногда ощущает, как, невидимый для других и видимый ему одному, тот наблюдет за ним точно так же, как делал при жизни. Тогда он внезапно поворачивается и вместо сослуживца видит другого, пишущего в тетради. Сожалеет, что не отделался от другого как от сослуживца. Потому что ради избавления от другого придется сначала отделаться от самого себя.

Но есть и иное объяснение. Пустой стол — постоянный знак власти шефа, одна из его макиавеллиевских уловок, на этот раз предназначенная только ему одному, напоминающая о том, что он доносчик. А известно: доносчик гораздо подлей тех, кто, как сослуживец, своей жалкой сельской мечтой пытается сказать «нет». Такое объяснение опровергает слова секретарши, что шеф ценит его еще больше с тех пор, как он донес на сослуживца. Теперь он убежден: шеф не заменит сослуживца, пока он, замученный своей подлостью, не бросится наконец в стекла и не сгинет в ночи, разбившись вдребезги. Представляет себя: вид отсюда, сверху — сгусток крови на асфальте. Не одна и не один покончили с собой, бросившись сквозь стекла. Как и летучие мыши, они были четвертованы лопастями вертолетов.

Направился к вешалке, надел пальто. Ему уже наплевать на печальное состояние его пальто.

Ее беременность еще не заметна. Правда, и срок невелик. Но может быть, это просто задержка. Ложная тревога. Или уловка? С того вечера, когда они побывали на кикбоксинге, она с ним не разговаривала. Каждую ночь он бродит, не выбирая дороги, кружит, блуждает, рискуя попасть под осколки гранаты, наткнуться на клонированных собак, на перестрелку, на облаву или оказаться в полиции как подозреваемый. Выйдя из офиса, начинает кружить. Холод, сырость, усталость и озноб резко выделяют его хромоту. Не торопится домой. Иногда ночью, на ходу, замечает себя в витринах, а другой, отраженный, иронически поглядывает на него.

На улице — потоп. Ветер превращает дождик в водопад. Переходит улицу под гудки. Уже промок. Темнота. От штормового ветра — обрывы электросети в разных концах города. Громы и молнии перемежаются с грохотом бомбы в соседнем квартале, на последнем этаже посольства. Светофоры не работают. Легковушки и автобусы сбиваются в пробки. Когда разражается такая буря, по мере наступления темноты целые районы города гаснут. Все бездомные бросаются грабить и убивать. Если хочешь вернуться домой, нужно поспешать. Сейчас или никогда. Многие чиновники уходят пораньше или остаются в своих конторах. Лучше уж работать всю ночь не смыкая глаз, чем ради отдыха в собственной кровати рискнуть встречей с грабителями, которые прочесывают улицы и авениды. Полиция и армия устраивают охоту на всех без исключения. После такой штормовой ночи утром обнаруживаются штабеля трупов: мужчины, женщины, старики, дети. Неистовство не знает исключений. Но он не торопится в свою квартиру. Уже промокшим добирается до противоположного тротуара и укрывается в портике. Отсюда виден вход в здание, где он работает. Хочет убедиться, не выедет ли она в автомобиле шефа. Она выходит. Выходит через главный подъезд, торопясь и одна. Замечает, что он следит за ней. Что идет за ней. Походка нервная. Останавливается у входа в подземку. Он закрыт. Значит, движение остановлено. Она пересекает авениду, увертываясь от легковушек и грузовиков, бронетранспортеров и мотоциклов, машин «Скорой помощи» и патрульных машин. Она убегает. Он преследует. Оступается — хромота виновата. Тонет в потоке машин. Брызги из-под колес хлещут по лицу. Скоро, когда девушка поймет, что нет способа добраться до дома, когда каждая авенида — поле боя, на каждом углу — засада, ей, отчаявшейся, придется присоединиться к нему.

Ее силуэт едва прорисовывается сквозь ливень. Сворачивает в переулок. Хромота мешает ему бежать быстрей. Поскользнулся. Она исчезает. Хоть глаз выколи. Темнота пугает. А еще смрад. Делает шаг по переулку, еще один. Самосвалы, ящики, мусоросборники. В переулке дождь шумит еще громче.