Жаклин Митчард - Роковой круиз

Трейси отвернулась, но было поздно.

Она увидела их всех на этом фото. Они все стояли рядом. Холли: большие пальцы оттопырены в торжествующем жесте и прижаты к полной груди, обтянутой футболкой с ярко-синей надписью «С медсестрами это приятнее». Трейси, которую фотограф, как обычно, застал врасплох: солнцезащитные очки сползли на кончик носа, в результате чего она выглядела даже не тронутой, а просто навеселе. Долговязая старая дева с длинными белыми ногами, убегающими вдаль из этих ужасных клетчатых шорт. Трейси уже давно запихнула их вместе с другими тряпками, переданными с «Опуса», а также всю остальную одежду, которую Кэмми окрестила «лоховской», в сумку для пожертвований. Она так похудела, что из прежнего гардероба ей теперь подходило только свадебное платье. И все же, несмотря на несметное количество ушибов и растяжений, до сих пор заставляющих ее время от времени вздрагивать от боли, она чувствовала себя лучше, чем когда-либо за все время, прошедшее с того момента, когда она впервые надела это платье. Они с Джимом занимались любовью три-четыре раза в неделю; они ходили в кино; они устанавливали во дворе бассейн. Со смешанным чувством щемящей нежности и гордости они пригласили на барбекю Криса с мальчишками. Они вместе ходили на сеансы психотерапии, к тому же психотерапевту, которого посещала Кэмми и который помог Джиму выслушать рассказ Трейси о пережитом ужасе. Врач предложил им взять за правило «связываться» друг с другом каждый день минут на пятнадцать. Не для того, чтобы делиться проблемами или обмениваться комплиментами, а просто держать друг друга в центре своего существования. Этот момент объединения возымел эффект обновления, хотя их брак и без того уже был лучше, чем большинство известных им браков.

Он был лучше, чем все известные Трейси браки, за исключением брака Криса и Холли.

Трейси рассматривала мед, медленно растворяющийся в уже второй чашке чая. Она раскрошила тост и неспешно наслаждалась его вкусом. Джим уже смирился с тем, что, возможно, эта привычка сохранится у нее до конца жизни. Время от времени Трейси замирала, как будто завороженная запахом овощей, поджаривающихся на сковороде, разрезанного апельсина или арбуза, масла, тающего на початке кукурузы, пока этот ступор не нарушал Джим. Любую еду она теперь ела не менее получаса.

И ей с трудом удавалось удержаться от упреков, когда она видела, что Тед чистит зубы, не закрутив кран, позволяя воде свободно сбегать в раковину. Трейси трясла молочные бутылки, пока последняя капля молока не оказывалась в стакане. Она мыла и использовала повторно банки из-под варенья, пока Джим не начал называть их «наши бокалы». Трейси всегда была аккуратной, но теперь она бесконечно наводила порядок в ящиках, бережно касаясь своих чистых футболок и бюстгальтеров. Она разместила все фотоальбомы в хронологическом порядке, снабдив их соответствующими ярлычками.

Перед тем как выйти на свою первую пробежку, она целых пятнадцать минут дрожала от стыда. Затем она пробежала милю и упала в траву на Хейл Хилл. Несколько минут она раскачивалась на качелях на детской площадке, ожидая, пока высохнет пот, а потом медленно побрела домой, вслушиваясь в музыку человеческих голосов, доносящихся из каждого двора. Настоящая музыка, даже старые бродвейские мотивы, доводила ее до слез. И она крутила диск Эммилу Хэррис до тех пор, пока Джим не пригрозил переехать его колесами автомобиля.

Прошло несколько недель, прежде чем Трейси заставила себя сесть за руль, не говоря уже о том, чтобы войти в магазин. Но когда Трейси все же сделала это, она с наслаждением перебирала ткани, как будто была слепой или новорожденной.

Она просыпалась в панике и с изумлением обнаруживала, что находится в безопасной гавани своей накрахмаленной белоснежной постели, в то время как ее сны были сырыми и грязными, от них несло болезнью и потом, а бесконечные волны, поднимаясь и опускаясь, укачивали ее и уносили в ночь.

Несмотря на все это, на то, что воспоминания охватывали ее всякий раз, когда она проезжала мимо дома Холли или по ошибке начинала набирать ее номер, жизнь во всех ее проявлениях доставляла ей неописуемое удовольствие.

Трейси трудно было заставить себя вновь взглянуть на фото.

Наконец она это сделала.

Ленни шутливо накрыл свою лысеющую голову газетой, демонстративно защищая ее от солнца. Оливия была расплывчатым пятном, в котором угадывались ее кремово-черная вуаль, сливочного цвета кожа и огромные солнцезащитные очки, сверкнувшие, как кристаллы черного льда, в момент, когда она обернулась к Кэмми. Ах, Кэмми! С неестественной ухмылкой она скосила глаза на Мишеля, небрежно играющего мускулами обнаженного корпуса и изображающего из себя супермена. Длинные темные волосы Кэмми продеты под застежку ее кепки «Чикаго Кабс». На ней бирюзовый купальник, который медикам пришлось с нее срезать. Вот он, опять новехонький и сверкающий, ничем не напоминающий засаленную и забрызганную кровью тряпку, которую они положили в больничный пакет и отдали Джиму. Он швырнул пакет в урну у входа, и этот момент репортер из местной газеты запечатлел на пленку.

Трейси поймала себя на том. что подумала, какой красивой была Кэмми, когда она была... молодой. Какая ерунда! Кэмми девятнадцать лет. Ей по-прежнему всего девятнадцать лет. Они обе стали старше всего на шесть недель. И все же им казалось, что они постарели. Мыслители были правы. Время для всех течет по-разному. Для влюбленных оно проносится мимо с жестокой неотвратимостью. Для тех, кто ждет, оно еле тащится.

Как можно охарактеризовать время, в котором они были подвешены семнадцать дней, показавшиеся им вечностью?

Чушь, подумала Трейси. С каждым днем Кэмми все более напоминала себя прежнюю. Ее дочь набрала десять фунтов. Когда Трейси заглядывала к ней ночью, чтобы убедиться, что с Кэмми все в порядке, она больше не натыкалась на ее затравленный взгляд. Обычно Кэм еще не спала и просто лежала, вцепившись пальцами в гладкую белую простыню, под которой едва угадывались контуры ее тела. На легком бугорке ее живота неизменно лежала открытая книга — очередной триллер, к которой она даже не прикоснулась. Она по-прежнему не любила спать по ночам. Те, кто не знал об их приключении (неужели такие действительно были?) одобрительно отзывались о задорном темном ежике, покрывавшем теперь голову Кэмми. Хотя вслед за комплиментом многие закатывали глаза и восклицали: «Ох уж эти дети!», а затем добавляли: «Как она могла отрезать такие восхитительные волосы?» Ответом на этот вопрос была история, которую Трейси всячески избегала рассказывать. Как правило, ей это не удавалось.

Да, Кэмми была прекрасна, как эльф, и ее глаза походили на огромные загадочные озера в обрамлении отрастающей шевелюры.