Ирина Комиссарова - Школа. Остаться в живых (сборник)

— Может, лучше после уроков его подождать? — отозвался один из тех, что сидели на полу возле двери.

— Э нет… Я русский человек и буду говорить там, где мне хочется. По углам пусть эти чурки жмутся — мне незачем. И вам тоже. Хватит. Зайдем во время предыдущего урока, переждем в сортире, а когда начнется история, пойдем проводить профилактическую беседу.

— Правильно, сын, — поддержал Петров-старший. — Нечего бояться.

На том и порешили. Как раз в этот момент раздался звонок в дверь — вернулись девочки. Вся компания во главе с одноногим инвалидом, одетым в тельняшку, поверх которой была накинута легкая куртка защитного цвета с прицепленными вразнобой наградами, переместилась в кухню, где Летвакова и Томина быстренько накрыли нехитрый стол: вареная колбаса, черный хлеб, килька, соленые огурцы. По стаканам зашуршала водочка, и разговоры перешли на самые разнообразные темы, изредка перемежаясь с тостами за великую Россию. Началась бытовая пьянка.

История стояла в расписании второй. Курбан Мехмедович Гедзеев, как всегда, пришел в школу к восьми утра. Первого урока у него не было, но своим привычкам заслуженный учитель России не изменял уже не первое десятилетие. Зайдя в учительскую и поздоровавшись с другими педагогами, Гедзеев взял ключ от своего нового кабинета и поднялся на третий этаж, пожурив по пути нескольких нерадивых учеников, которых он уже сумел вычислить наметанным глазом.

— Завтра тебя первым спрошу, подготовься, — с улыбкой грозил учитель школярам, несущимся по лестничным пролетам вверх и вниз.

Отперев кабинет, Гедзеев снял плащ и сел за стол, который еще не стал ему родным, но обязательно станет спустя некоторое время. Так было всегда — и когда он работал в Грозном, и когда, спасаясь от безумной войны, он бежал с семьей в Москву, к родственникам жены, которые вызвались приютить их. Стол, сначала чужой и холодный, через несколько месяцев становился родным, покрываясь работами учеников, личными вещами, впитывая в себя энергетику каждого, кто к нему прикасался.

Раскрыв портфель, Курбан Мехмедович принялся выкладывать на стол первые проверенные им в новой школе работы учащихся — учеников одиннадцатого «В» класса. Класс был не из легких: дети алкоголиков, работяг. Но это был далеко не первый трудный класс в педагогической практике Гедзеева — учитель лишь улыбался в пушистые, черные как смоль усы, предвкушая удовольствие от предстоящей работы с неординарными подростками. Он умел их укрощать.

Работы одиннадцатого «В» были откровенно слабыми. Множество ошибок в русском языке, слишком простые, где-то даже примитивные мысли. А ведь ученикам было где развернуться: тема творческой работы — «Как я понимаю историю России». Гедзеев специально несколько размыто сформулировал задание, чтобы школьники могли немного пофантазировать, поразмыслить, изложить собственное понимание темы, раскрыть ее по-своему. Но этот класс фантазией явно не отличался — по большому счету, прочтя работы, Гедзеев понял, что ученики одиннадцатого «В» не только никак не понимают историю своей родины, но и просто ее не знают.

Но это ничего, успокаивал себя Гедзеев, — есть еще целых два месяца, за которые, конечно, нельзя выучить историю, но можно постичь ее азы. Размышляя, учитель пришел к выводу, что сейчас важнее научить этих ребят не истории, а любви к истории.

Свободный урок пролетел незаметно. На перемене одиннадцатый «В» начал заполнять класс. Гедзеев внимательно следил за входящими. Здоровались с ним единицы — большинство просто его не замечало. Ученики нецензурно выражались, гоготали и показывали всем своим видом, что на учителя им ровным счетом наплевать.

Прозвенел звонок. Учитель медленно поднялся со своего места и застыл, гипнотизируя взглядом класс, который и не думал перестраиваться на рабочий лад. Шум не затихал.

— Я попросил бы вас занять свои места, — с легким кавказским акцентом негромко произнес Гедзеев. — Урок начался.

Несколько человек оглянулись на него, удивленно подняв брови, и тут же с наглыми улыбками вновь вернулись к обсуждению своих проблем.

— Я все же попросил бы вас… — повторил учитель и сам сел за стол.

Открыв журнал, он тихим голосом принялся перечислять фамилии учеников и проставленные им оценки. Два, два, три, два, четыре, два, два…

Шум заметно стих. Монотонное перечисление двоек и троек явно заинтересовало подростков. Они рассредоточились по своим местам и с недовольным видом стали слушать. Когда список был исчерпан, Гедзеев поднял глаза и увидел перед собой стаю волков, смотрящих на него с ненавистью и единственным желанием, застывшим в ледяных неподвижных зрачках — перегрызть ему горло. Первой из стаи голос подала Свирельникова, которая была старостой класса:

— Ээээ… как вас там, мы не очень поняли, что это за оценки?

— Это оценки за ваши сочинения, — спокойно ответил Гедзеев.

— Но вы вообще-то говорили, что это творческая работа, — повысила голос староста. — Нам за творческие работы оценки не ставят вообще-то! Не знаем, конечно, как у вас там…

— У нас — это где?

— Где баранов пасут, — послышалось с последней парты, и в классе громыхнул раскат смеха вперемешку с «бееее-бееее-бееее».

Гедзеев медленно поднялся, подошел к остряку и, остановившись возле него, четко произнес, акцентируя каждое слово:

— То, что лично вы недалеко ушли по своему развитию от барана, еще не дает вам право оскорблять своим блеянием достойное животное. Встаньте и покиньте класс.

Блеяльщик, которым оказался Сопля, недоуменно покрутил головой, ища поддержки у одноклассников, но, как обычно, не нашел ее, встал и направился к выходу, бурча что-то себе под нос. Он уже подходил к двери, когда та с грохотом отворилась, и на пороге показался Петров.

Бросив взгляд на Соплю, он буквально вышвырнул его из класса, чтобы тот не путался под ногами. Вслед за Петровым в класс вошел Иванов, за ним — еще два человека, которых ученики одиннадцатого «В» видели впервые в жизни. Все четверо были одеты в черные «бомберы», подвернутые голубые джинсы, на ногах высокие военные ботинки. Четыре лысых черепа.

— Гедзеев Курбан Мехмедович? — Петров, который был выше учителя как минимум на голову, подошел к нему вплотную.

— Совершенно верно, — ответил учитель. — С кем имею честь?

— Какую честь, чурбан?! — Подлетел Иванов. Оставшиеся двое тоже подтянулись поближе, предварительно закрыв дверь на ключ.

— Что вы себе позволяете, молодой человек? — Голос Гедзеева дрогнул.

— Заткни пасть и слушай, — Петров толкнул педагога в грудь, отчего тот отлетел к доске, на которой им же, еще во время первого пустого урока аккуратно было выведено: «Как я понимаю историю России».