Юрий Трещев - Город грехов

Створка окна было приоткрыта.

Доносились звуки прибоя. Море исполняло реквием.

Писатель глянул на жену.

Лиза была все так же прекрасна. В ней была какая-то завораживающая красота.

Трудно было удержаться от слез, и писатель разрыдался, дал волю своему горю, повергся на пол, ломая руки, выкрикивая слова проклятия смерти, которые лучше умолчать и забыть.

Рыдания сменились безумным смехом…

Писатель успокоился.

Он лежал и размышлял.

«Не в наслаждении ли корень зла?.. наслаждение и развращает и отупляет, бесстыдно оскверняя целомудрие… а каждая попытка противостоять соблазну, не отвергая даже безумных средств, увы, заканчивается признанием собственного бессилия… да и нужно ли бороться с этим сладостным грехом, если тот, кто превыше всех, так устроил?.. — Писатель глянул в окно. — Бог создал эту пропасть без дна… какие только чудовища в ней не водятся…»

Створка окна приоткрылась и захлопнулась с тяжким вздохом.

Ветер поднял зыбь на море. Луна ее посеребрила и причудливо преобразила пейзаж, повесив над городом ослепительный нимб.

Ночь творила превращения: тот, кто был мертвым, стал живым, а живые все умерли, расползлись по гробам таким тесным, что ни встать, ни сесть, ни упасть.

Почувствовав прикосновение блаженной, писатель оцепенел.

Из оцепенения писателя вывели крики и гул толпы…

Уже светало.

Писатель стоял у гроба с телом жены и размышлял:

«Где она теперь?.. у меня было много женщин, с которыми я расстался без сожаления, но Лиза была ангелом… помню, когда я странствовал, жил в пустыне, выжженной солнцем и был похож на эфиопа, днем я томился от жара, а ночью от лукавства снов, я воображал себя среди ее удовольствий и просыпался… какая перемена положения!.. низверженный из рая, я видел вокруг лишь дюны или крутые утесы и обрывистые скалы… помню, неожиданно из-за скалы вышли люди… мне показалось, что они связаны веревками за шеи… с ужасом наблюдая шествие, я думал про себя, слепые ведут слепых в пропасть… потом прошла процессия полуобнаженных людей, которые неистово избивали другу друга ветвями финиковых деревьев, которые были еще с иглами… они иссекали хребты и песнопениями доводили себя до экзальтации… не удивительно, что они не ощущали боли… это была галлюцинация… змей-искуситель играет со всеми, живущими по одному в пустыне… помню, уже под утро сон явил мне блаженную… она стояла и молча смотрела на меня… взгляд ее тревожил, смущал, мутил рассудок… — Писатель подошел к окну и укрыв лицо ладонями прошептал: «Боже, как велик и как жалок человек, носящий в себе смерть и спасение…»»

И к этому нечего больше прибавить…

День прошел в суете и беспокойстве…

Ночью писателю опять снился кошмар. Его преследовали собаки и птицы.

«Не помню, как я спасся, очнулся, отдышался, огляделся, вокруг ангелы, херувимы, рай… потом пейзаж изменился… стало холодно, дико… дрожь пробрала до костей… посмотрев налево, потом направо, я увидел дверь в преисподнюю… у дверей толкучка… я с трудом протиснулся в дверь… в давке мне порвали плащ… помню, когда я шел по галерее, украшенной статуями, женщины стояли как живые, обнажив груди, рты их были приоткрыты, казалось, что они поют гимны, сливая в хор голоса… кто-то окликнул меня по имени, и я очнулся… в комнате царили сумерки… я привстал на ложе, охваченный страхом… сердце стучало в груди… я подумал, что умираю… чуть успокоившись и исполнившись смелости и надежды, я вернулся туда же, где был… галерея привела меня в сад, где я лицом к лицу столкнулся с евреем, который умер прошлой осенью от желтухи… со всех сторон нас обступали мирты и лавры… жалобно завыла собака, и видение растаяло в слезах… и зачем такое снится?.. однако, надо записать этот сон и то, что говорил мне старик… все что-то пишут, и я пишу, несмотря на свое невежество… я обольщаюсь сам и обольщаю других лукавством и коварством слов… иногда мне даже аплодируют, как в театре… люди любят суету и ищут лжи…» — Писатель приоткрыл створку окна, выходившего в яблоневый сад. Плоды свисали бременем с веток и лежали в траве врассыпную. Блаженная качалась в гамаке, растянутом между деревьями…

Ночь ушла и комнату заполнили тени. Одни танцевали, другие стояли у стены. Они вслушивались в заикающийся жалкий лепет писателя, иногда прерываемый всхлипами и стонами, на что-то надеялись, чего-то ждали…

Писатель успокоился. Он стоял посреди комнаты, озираясь, пытаясь понять, где он.

«Кто все эти люди?.. все в черном, ни улыбки на лицах, ни смеха… среди них и мой вечно мрачный секретарь с женой, которая считает чужое счастье своим несчастьем… обычно она молчит, или говорит такое, что лучше бы молчала… за окном утро или вечер?.. кажется, я в городе… узнаю руины женского монастыря… бог проклял этот город… бога привело в замешательство изобилие грехов и пороков, и он отдал город смерти… ему легче было разрушить город, чем найти хоть одного человека, свободного от греха… — Писатель близоруко сощурился, потер виски. — Я видел, как они умирали… они умирали, но не исправлялись… делались самих себя хуже… везде валялись трупы мужчин, женщин, истерзанных бродячими собаками и птицами… печальное зрелище… все дышало смертью… я смотрел на них и не знал, кому лучше, мертвым или оставшимся в живых, в ужасе бредущим по улице, обливающимся слезами… среди плачущих я увидел незнакомца в плаще… он стоял скрестив руки на груди и смотрел на девочку 13 лет… обходя заросли темно лиловых волчец и цепких колючек, она собирала полевую лаванду, покрытую пылью и разговаривала с пчелами и бабочками… наткнувшись на смерть, она глянула ей в глаза и рассмеялась… смерть поразилась и отступила… девочка ей не досталась… увы, сон неожиданно оборвался… странный и страшный это был сон… даже солнце свой бег на небе задержало, отложило закат… деревья горели, но не сгорали… и ночь не наступала…»

Писатель глянул на гроб с телом жены, на руины женского монастыря, на море, окаймленное пурпуром.

Он смотрел на город, проклятый по приговору разгневанного бога, и размышлял…

День угасал.

Стало прохладно.

Писатель закрыл створку окна.

Впереди его ждала ночь прозрений и сожалений…

До полуночи писатель пребывал в блаженстве, жил жизнью святых в раю, но как только подумал о женщине, все изменилось. Страсть овладела им. С ним сотворилось нечто ни с чем несообразное и вместе неприличное. Божье художество утратило благодать божьего образа.

«Зачем подобное снится?.. и чему оно учит?..» — размышлял он, блуждая по комнате.

Услышав шаги, писатель обернулся. Со страхом и недоумением он увидел старика с обвисшей женской грудью, который приближался к нему в блуждании, и как бы ища нечто.