Алессандро Пиперно - Ошибка Лео Понтекорво

Деморализованный этой смиренной уступчивостью, пораженный самурайским мужеством и внезапно осознав последствия поступка, который был бы совершен в присутствии столь многочисленных зрителей, он опускает оружие, по его щекам текут слезы, и он начинает всхлипывать, как ребенок. Он путается в словах. Его жена тоже начинает плакать: «Прошу тебя, малыш, пойдем отсюда, оставь его… прошу тебя, любовь моя, это никому не нужно… посмотри на этих ничтожных червей… разве ты не видишь, дорогой, что это за людишки».

Затем принимается плакать Лео. Не на коленях, а на четвереньках. Он плачет. Не зная сам почему. До сих пор ему удавалось сдерживаться (по крайней мере, не во сне) в присутствии своих близких, в своем отрешенном одиночестве, в котором он жил все эти дни. А сейчас, когда на него все смотрят, ему удается заплакать. И это то, о чем он мечтал: всхлипывать перед всеми. Как он делал ребенком, прежде чем заплакать, ожидая, что придет мать и утешит его.

От заразного коллективного плача удерживаются только Филиппо и Самуэль, которые наблюдают сцену из окна, выходящего в сад. Посмотришь на них, таких дружных, близких, стоящих почти в обнимку, как будто подбадривающих друг друга, и можно подумать, что они готовятся смотреть на казнь отца.

«Вы знаете, что ваш отец — скотина? Вы это знаете или нет? Если вы этого не знаете, я вам это говорю! Ты, Самуэль, знаешь, что твой отец — свинья? Ты знаешь, что он мне сделал? Что он нам сделал?» Так отец Камиллы обращается к сыновьям Понтекорво.

Наконец, почти без сил от усталости, он в сопровождении не перестающей всхлипывать жены садится в машину и растворяется в розоватом утреннем свете.

Только после очередного удара Лео нашел в себе мужество поднять трубку, набрать номер конторы своего старого друга и попросить его о встрече. Чтобы услышать такие слова: «В добрый час! Я думал, что ты мне уж больше никогда не позвонишь». Конфиденциальным тоном и слегка обиженным голосом друга, с которым ты часто видишься, но в последнее время немного забросил. На самом же деле, за исключением свадьбы одного кузена Эрреры, на которой они встретились года три назад, друзья ни разу не общались. Единственное, что удалось произнести Лео, было: «Дело в том, что…» Но Эррера сразу же перебил его: «Ладно, я на месте и жду тебя. Приходи и рассказывай, что случилось».

Как мог Лео рассказать, что происходит сейчас в его жизни? Как объяснить состояние страха, в котором он жил целыми днями? Клаустрофобию, сменяемую боязнью открытых пространств, когда полуподвальный этаж воспринимался то как узкая нора, вырытая под землей, то как огромная пустая площадь? И это ужасное чувство, что ты недостоин больше людского сочувствия. Что ты стал персоной нон-грата…

Только несколько дней назад Лео набрался мужества выйти, покинуть свой домашний бункер и прогуляться немного по округе. Он вдруг понял, что уже много лет не выходил никуда один. Он не знал, куда идти. Не в рестораны же, куда он обычно отправлялся с Рахилью или с другими парами друзей. Разумеется, не в кино, которое бы только усилило терзавшую его боязнь замкнутого пространства. Мир снаружи не принимал его и казался ему бесконечной и однообразной равниной.

Так он оказался за стойкой бара, который посещали ребята с Корсо Франча. Лео даже не понял, как он очутился в подобном месте. Он только помнил, как сел в машину тайком от своих и почти в трансе проехал много километров.

Итак, он оказался там. Со стаканом паленой водки в руке. Кругом стоял невообразимый шум. Его окружали молодые люди с загорелыми ногами и одетые все на один манер: в бермуды, рубашки с высоко поднятым воротничком, туфли-лодочки. Его охватило параноидальное ощущение, что все делали вид, будто не смотрят на него. От последней официантки до владельцев заведения. Они узнали его? Такое возможно? А почему нет? Насколько он знал, в этом не было ничего странного, учитывая, что с того дня, как начался весь этот кошмар, его фотография постоянно появлялась в газетах и сводках новостей.

Внезапно он почувствовал, что весь взмок от пота, а в голове пульсирует боль. Сердце бьется неровно. Он хотел попросить помощи, но боялся, что кто-нибудь скажет ему: «Сдохни, извращенец». Поэтому он вышел и направился к машине. Позади он услышал, как его кто-то зовет: «Синьор, синьор! Эй, синьор, я к вам обращаюсь!» «Вот оно! — подумал Лео. — Сейчас меня линчуют!» Он повернулся. Это была запыхавшаяся и определенно рассерженная официантка.

«Синьор?»

«Говорите…»

«Вы не оплатили счет. Мне пришлось гнаться за вами…»

«Бог мой! Извините… Вот, пожалуйста, остаток возьмите себе… и извините меня…»

Нет, мир был закрыт для него. В нем не было ничего, что не порождало бы страха. И страх был сильнее ностальгии.

И Лео правильно делал, что боялся и был начеку. Потому что, даже если он предпочитал не замечать этого, все это происходило как раз в те дни, когда эта гнусная история пользовалась особенной любовью у представителей национальной прессы, которая выворачивала наизнанку каждую мельчайшую ее деталь с претензией отыскать в ней какой-то скрытый смысл. Ну как Известному Писателю и Успешному Репортеру было устоять перед искушением и представить остроумное повествование о Падении стоящего вне всяких подозрений персонажа и о Разоблачении Обманщика. В тот август все пляжи итальянского побережья преобразились в площади, на которых толпы нетерпеливых ораторов жаждали выразить свои глубокомысленные воззрения по поводу алчности, предательства, похоти, беззакония.

В качестве примера они брали историю некоего врача, который лечит детишек, больных раком, и который не нашел ничего лучше, как наживаться на их горе, а между делом еще и соблазнять двенадцатилетних (интересно, он все-таки с ней переспал? — спрашивает не без зависти какой-нибудь развратник, проглядывая утреннюю газету).

Очевидно, плохая система здравоохранения, насилие над детьми, политические интриги, неравенство в академической среде породили в так называемом простом человеке иллюзию, будто он существенно честнее и достойнее всяких там Лео Понтекорво, имеющих власть, деньги, женщин, то есть тех, кто пользовался всеми благами жизни и поэтому думал, что ему все позволено, и кто теперь должен принять позорную смерть.

Все были единогласны в одном — подобный человек не может оставаться на свободе. Подобный человек должен быть арестован.

Вот что ждало Лео. Вот о чем он должен был спросить Эрреру, если бы он не порвал всякую связь с внешним миром, если бы смотрел время от времени телевизор, покупал газеты и отвечал на телефонные звонки, которые беспрерывно поступали на его частный телефон.

Правда, Эррера уже знает всю историю лучше самого Лео. Именно поэтому он принял друга в своем кабинете с пошловатой репликой. В классе его называли «сокровище». С той ироничной интонацией, с какой в их среде (среде еврейской буржуазии, спасшейся от преследований и проводящей свою жизнь на яхтах или долгими летними вечерами играя в карты под сенью сосновых рощиц в Кастильоне-делла-Пескайя) много лет назад было принято обращаться друг к другу среди мужчин. С чудаковатой сердечностью, с которой отец Лео мог бы обратиться к отцу Эрреры, и наоборот. Реплика явно была подготовлена, что стало ясным в процессе первой беседы и прочих бесед, произошедших в последующие недели, когда Лео должен был ровно в девять являться в кабинет старого друга детства. И Эррера мог себе позволить подобную фамильярность.