Алессандро Пиперно - Ошибка Лео Понтекорво

Да, наш друг принялся философствовать, вспомнив старые концепции, вызубренные еще в лицее. Из всего, чему его могла научить жизнь, Лео запомнил только то, что люди — это неделимые монады, частицы «без окон и дверей».

Да, возможно, это правда, монады, как говорит Лейбниц, не имеют ни окон, ни дверей. Но подвал, в котором заточил себя Лео, по крайней мере, один выход имеет (хотя с каждым разом его все трудней преодолеть), а также ряд окошечек, пусть даже маленьких. Они расположены высоко, и из них частично можно видеть внешний мир.

Эти два окошечка, эти два проема являются единственной связью с тем, что Лео, несмотря на все, пытается любить: Рахиль, Филиппо и Сэми. Жаль, что единственная вещь, которую эти две щелочки позволяют ему видеть, — это только ноги любимых им людей. Самые счастливые моменты его длинных и скучных дней — это те моменты, когда он видит ноги своих сыновей и жены, которые идут через аллею к машине. В семь утра Лео, проведя ночь почти без сна, приникает к окну, чтобы увидеть эти ноги, и эти любимые ноги пересекают аллею, резво или с трудом, в хорошую погоду или в дождь. А затем они делают скачок, чтобы исчезнуть во внедорожнике Рахили. Наконец, Лео видит, как серый «Лендкрузер» делает маневр на небольшой, выложенной камнем площадке напротив сада и выезжает за ворота. Это мгновение переполняет Лео восторгом. По непонятной причине абсолютно противоположное чувство он испытывает, когда тот же «Лендкрузер» вечером возвращается домой и ноги Филиппо и Самуэля более резво, чем утром, выскакивают из машины и бегут к входу. Или приостанавливаются на минуту, чтобы погонять мяч, пока Рахиль добродушно замечает: «Время заняться домашними заданиями. Разве вам не хватило игры в теннис? Вам никогда не хватает?» А они кричат: «Пять минут!»

Все как обычно. Никого не волнует тайный узник. Как будто он никогда не существовал. Как будто им удалось вычеркнуть его из своей жизни. Некоторое время назад ребята еще вели себя с оглядкой. Старались не показываться, играли в мяч подальше от окон. Но со временем они ведут себя менее осторожно. Кажется, будто они и впрямь забыли, где живет отец.

И именно те мгновения, когда его семья возвращается домой, становятся для Лео самыми невыносимыми. Он чувствует себя на краю чего-то ужасного. Если бы он только прислушался к себе, он бы открыл эту дверь, поднялся бы по лестнице, снова начал бы жить с ними. Но он уже боится, что они не узнают его. Или еще хуже, что не заметят его. Как будто он превратился в призрак.

Уже наступило Рождество. Он видит украшенные рождественскими игрушками елки и магнолии своих соседей, переливающиеся огоньки и дорожки, выметенные Мухаммедом, садовником-пакистанцем, который обслуживает всю округу. Он видит, как мамочки украдкой выносят из машин мешки с подарками. Лео не может поверить, что все началось год назад. Ему невыносимо думать о том, сколько всего изменилось с тех пор, и он не удерживается от того, чтобы не взглянуть на нарисованного на стене человека с удавкой и найти в этом странное утешение.

Я не могу забыть тебя. Ты вся моя жизнь, когда я чувствую себя так. Когда я думаю о тебе, мне достаточно только взглянуть на тебя, и все хорошо. Все становится на свои места.

Приходит Новый год. Лео, как всегда, приникнув к окну наблюдает, как ночное небо взрывается разноцветными фейерверками, которые отсвечивают мерцающими огоньками на граффити с висельником: озаренный всем этим разноцветным и психоделическим освещением, он оживает и, кажется, вот-вот что-то скажет Лео. Яркие вспышки. Бешеный лай собак. И наконец, в полпятого утра — тишина. 1987 год. Может быть, все уладится. Может быть, 1987 год будет иным. Может быть, вся проблема именно в 1986 годе. Может быть, Рахиль только ждала конца года. Для нее важны некоторые вещи. Предрассудки. Каббала. Для нее это — все. И возможно, она права. Через несколько минут она войдет с сыновьями. Они приготовили для меня этот сюрприз. Они придут поздороваться со мной. Все вместе. Как мы всегда это делали. Все утро 1 января 1987 года Лео ждет, что кто-нибудь войдет к нему. Но никто не приходит. А дни идут своим чередом.

Единственное чудо, которое ему подарил Новый год, — снег. Снег в Риме. Лео все там же и смотрит в окно. И вдруг тот, такой знакомый ему, кусочек мира, ограниченный оконными створками, преображается. Медленный и плавный вальс небесной манны, в силах которой замедлить течение времени и обездвижить пространство. Образ вечного возвращения, способный взволновать нашего бородатого философа-поэта. Сценарий настолько неожиданный для него, что он даже не чувствует обычного желания придать происходящему какой-нибудь философско-эзотерический смысл. Мир только показывает, насколько он может быть чистым, непорочным и прекрасным. Здесь есть все. И нечего больше говорить или объяснять. Лео часами не отрывает глаз от окна, наблюдая за неумолимой нежностью, с которой снег преображает каждый предмет вокруг — аллею, сад, дорожки, каменную площадку — в белое и зыбкое одеяло. Он сглаживает все неровности, смягчает острые углы: вот он, оздоровляющий эффект тридцатисантиметрового снежного покрова. Единственные элементы, которые выделяются на белом, все более мягком и ровном поле, — это засохшие клумбы Рахили, которые снег превратил в белые лунные кратеры. Снег держится два дня. Затем начинает таять. А после остается ужасная грязь. Как после разложившегося человеческого тела.

Ночь. Время около половины четвертого (часы, которые Лео всегда считал самыми тяжелыми) — шумная сигнализация виллы начинает свой дробный, назойливый, беспрерывный перезвон. Лео спрыгивает с раскладного дивана. С тех пор как ее установили (около года назад после ограбления некоторых вилл в округе), она звенит в первый раз. Лео помнит техника, который устанавливал сигнализацию, странноватого парня, который в свое время объяснил ему, что, поскольку механизм надежный, иногда он будет звонить без особой причины. «Как это без причины?» — спросил Лео. Чтобы услышать в ответ: вот так, без причины, от какого-нибудь неосторожного движения или из-за погоды: в дождь, от молнии, от ветра, грома. Лео развлекло, что этот тип относился к аппарату, как к живому организму, у которого может внезапно поменяться настроение.

Но услышав сейчас, посреди ночи, отчаянный рев, казалось, Лео понял, что он означает. Звук напоминал визг свиньи, которую режут. Душераздирающий звук.

Что бы ни случилось, сигнализация начинала звенеть. Если в дом залезли воры, этот звон обратит (или уже обратил) их в бегство. Если же речь идет о ложной тревоге, тем лучше: Рахиль или один из сыновей выключат сигнализацию. Они тоже были, когда техник объяснял, как она работает. С другой стороны, если никто не придет, чтобы выключить ее, она продолжит звонить, потом остановится, чтобы через некоторое время снова завестись. И так до бесконечности.