Алессандро Пиперно - Ошибка Лео Понтекорво

«В каком смысле?»

«Ну, как хасиды у Стены Плача. Он мотает головой, как они. Может быть, в нашей семье наконец родился великий раввин».

«Не говори глупости. Логопед говорит, что это может быть легкая форма аутизма. Она говорит, что это не такая уж страшная вещь, но она объясняет его проблемы общения с окружающим миром…»

Неужели это так? Неужели этот благословенный ребенок постоянно должен чем-то отличаться от остальных? Неужели всем этим медикам, бродящим во тьме, так необходимо придумывать названия его странностям?

Когда Лео возвращался после ночного вызова домой, ему нравилось заглядывать к сыновьям и смотреть, как они спят. Он заходил в их комнату, и его сразу же окутывал волнующий запах свежеиспеченных печений. Он старался не разбудить их. Сначала он садился у нижнего яруса кровати, на котором, как ангелочек, спал Самуэль, гладил ребенка по руке, поправлял ему одеяльце. Затем Лео поднимался и повторял то же самое с Филиппо. Но достаточно было слегка коснуться его, чтобы запустить эту дьявольскую машинку. Вот Филипо, даже не просыпаясь, начинал биться головой о подушку. Это всегда заставляло Лео волноваться, он сразу же выходил из комнаты, как будто не желал в очередной раз убеждаться в ненормальности своего сына. Но к этому волнению примешивалось также и чувство гордости. За твердый характер Филиппо. За его мудрость и терпение. Столь редкие у маленьких детей.

Лео всегда поражала выдержка сына. Его необычайное смирение со всем, что его вынуждали делать родители. Он никогда не жаловался и проявлял просто стоический характер. Как будто из-за того, что его подвергали всем этим испытаниям, он выработал своеобразное смирение со своим несовершенством. Все эти усилия, чтобы выучиться говорить. Все эти усилия, чтобы заснуть без ритмичных ударов головой о подушку, потому что это заставляет волноваться маму и папу. Все эти усилия… Но зачем?

Возможно, они слишком давили на бедного мальчика. Возможно, следовало бы простить Филиппо его невинные недостатки. Но что поделать, если в некоторых случаях он и Рахиль не могли не вмешиваться? И если смирение Филиппо упрощало их задачу? Он не принадлежал к тому типу детей, которым без конца нужно повторять: мы делаем это для твоего же блага. У него изначально было заложено в мозгу, что жизнь ребенка — это постоянная, упорная операция по исправлению дефектов. К тому же он уже был убежден, что представляет собой существо, полное недостатков.

Но неужели так уж было необходимо, чтобы в течение всего детства он все послеобеденное время проводил вместе с матерью в приемной очередного специалиста? Или, может быть, маленький Фили расплачивался только за то, что родился во время несносного перфекционизма и в семье медиков, стремящихся выправлять каждый вывих? Двух буржуа, неспособных принять тот факт, что их сын может выражаться иначе, чем предписывает вонючая норма и банальное красноречие?

Иной раз Лео спрашивал себя, а не потворствует ли он слишком воле Рахили. Он знал, насколько она гордится стоицизмом своего сына. Так она была воспитана. Считать, что способность к личной жертве — человеческое качество. Естественно, безропотность Филиппо в ее понимании была достойна похвалы. Очень часто вечерами Рахиль рассказывала Лео, как хорошо себя вел Филиппо у логопеда или психолога.

«Он такой спокойный, не промолвит ни единого словечка. Иногда улыбается мне. Постоянно листает свои комиксы. Смотрит на других детей в приемной с удивлением. Как будто спрашивает меня взглядом: „Почему они так капризничают?“ Наш Филиппо — настоящий маленький мудрец».

«Куда ты его водила поесть?» — спрашивал Лео, желая поменять тему разговора. Он знал про негласный договор между матерью и сыном: если он хорошо себя вел, когда его забирали после школы, чтобы отвести к очередной докторше, она взамен должна была отвести его поесть в какое-нибудь место по его выбору. Филиппо обожал есть. У него всегда был хороший аппетит. И типично детские вкусы: сэндвич, бутерброды, чипсы, кока-кола, молочный коктейль, шоколадные пирожные, булочки с кремом…

«Мы ходили в „Хунгарию“. Он ел гамбургеры и чипсы. Потом мы пошли к доктору. И по пути он читал мне газеты. Или, по крайней мере, пытался это делать. Иногда он произносит странные слова, несуществующие слова, но достаточно подумать немного, и ты понимаешь, что речь идет об общеупотребимом слове, в котором он перепутал слог или гласную…»

Подобные истории, которые Лео выслушивал каждый вечер, не потому, что ему нравилось слушать их, питая пустую надежду, что однажды Рахиль скажет ему: «Все хорошо, наконец-то Филиппо читает спокойно, с превосходной дикцией, достойной Витторио Гассмана [11] Витторио Гассман (1922–2000) — итальянский режиссер, актер театра и кино. », производили на него ужасное впечатление. Иногда они приводили его в ярость, иногда заставляли питать ненормальную нежность. Но никогда не оставляли его равнодушным.

Мысль о том, что его сын большую часть внешкольного времени своего короткого и одинокого детства проводил, подвергаясь мучениям, которые назначали ему доктора, заставляла его негодовать и сомневаться в правильности выбранной им и Рахилью политики вмешательства.

Покорность, о которой рассказывала ему Рахиль, жадность, с которой он поглощал гамбургеры, смешные ошибки при чтении газет только раздражали Лео. Конечно, конечно, он должен проявлять больше понимания. Разве он сам не был врачом, лечащим тяжелобольных детей? Причем эти дети не выжили бы без него. Очень часто они не выживали в любом случае. Филиппо же прекрасно обошелся бы без всех этих логопедов и психологов.

К тому же маленькие пациенты Лео не были его сыновьями. Со временем он привык к тому, что его профессия предполагала постоянно сталкиваться со страдающими детьми. Именно поэтому он не выносил страдающего ребенка у себя дома. Нет, ему определенно не нравился стоицизм Филиппо, равно как и упорство Рахили. Парадоксально, но он предпочел бы от них обоих немного попустительства. Да, именно, уступить своим слабостям для Лео показалось бы совершенно нормальной реакцией.

Кроме того, Лео знал, что, не будь он ростом метр девяносто, не будь импозантным мужчиной, не добившись с годами столь замечательного положения в обществе, не будучи вынужденным придерживаться определенной манеры поведения в присутствии жены, он расплакался бы, выслушивая отчеты Рахили, проникнутые нежностью и смирением, о нескончаемых трудностях, которые ежедневно преодолевал их сын.

Святые небеса, его Фили иногда казался таким беззащитным, неспособным противостоять даже малейшему препятствию!

Как-то утром, на море на вилле в Маремме, где Понтекорво проводили все летние месяцы, Рахиль обнаружила Филиппо в комнате прислуги, в которой обычно во время отпусков жила нянька. Он неподвижно лежал на кровати в кроссовках, майке и спортивных штанишках. От него исходил солоноватый запах человека, который занимался спортом и не успел принять душ. Рахиль поразило не столько то, что она нашла сына в таком месте, сколько та безмерная радость, с которой он встретил мать. Филиппо готов был расплакаться. Прошлым вечером, вернувшись из гостей, Лео и Рахиль не заметили, что Филиппо спал не в одной комнате с Сэми. Сейчас Филиппо объяснил им, что, придя домой после игры в мяч на пляже, он прилег на некоторое время здесь, на кровати Кармен, и не заметил, как уснул. Когда он проснулся, его окружала ужасная и беспроглядная тьма.