Алессандро Пиперно - Ошибка Лео Понтекорво

«А что ты им такое говоришь, что они плачут?»

«Говорю им, что нашел больные клетки, не знаю, например, в брюшной полости. И что эти клетки объединятся с другими, чтобы взбунтоваться против тела. И чтобы их победить, нужно кое-что сделать. Конечно, мы делаем это не так грубо, как я тебе рассказываю. Мы рассказываем все это постепенно. Сначала говорим ему одну часть. Второй раз добавляем еще что-то. И так далее. Мы говорим ребенку, что он может на нас рассчитывать, что он может спрашивать у нас все что угодно, и мы ответим на все его вопросы».

«А потом что случается?»

«Случается, что пациент начинает доверять тебе. Он знает, что ты его не обманешь. В сущности, он и так догадывается, что с ним происходит что-то серьезное. После всех анализов, которые он прошел в нашей больнице, после того, как сами же родителя окружили его чрезмерной заботой в последние недели… После всего этого лучше быть честными с ребенком. Он имеет право на то, чтобы с ним говорили открыто».

«Но зачем говорить ему об этом во что бы то ни стало?»

«Отчасти потому, что по статистике лечение сознательного пациента проходит эффективнее, чем бессознательного. Кроме того, это дело принципа. Каждый из нас имеет право знать то, что с ним может случиться. Приведу тебе один глупый пример: если бы у тебя после еды в зубах остались кусочки шпината, ты бы предпочел, чтобы папа тебе сказал об этом или чтобы все это увидели и стали смеяться над тобой, а ты бы даже и не знал, что над тобой потешаются?»

«Я бы предпочел, чтобы ты мне это сказал».

«Именно. Это то же самое. Достаточно один раз рассказать правду и не выдумывать басни. Тогда ребенок будет тебе доверять. И между вами возникает сотрудничество. Также когда мы выписываем лекарство, мы всегда говорим о его побочных эффектах. Мы говорим: „Послушай, от этой таблетки у тебя может заболеть живот, а от этой выскочить сыпь на губах и так далее“…»

С каким красноречием Лео рассказывал все это сыну. С каким увлечением. С красноречием человека, который ставил свою работу даже выше столь любимой им и достойной любви семьи. Может быть, потому что на работе он всегда чувствовал себя уютней, чем дома, где его иногда мучила постепенно растущая неуверенность.

В своем онкологическом отделении для детей профессор Понтекорво ничего не боялся, никогда не ошибался, был краток и эффективен. Кроме того, выражение в «своем» стоит понимать буквально. И не только потому, что Лео при авторитетной поддержке своего учителя, профессора Мейера, сделал существенный вклад в основание этого отделения, но и потому, что в какие-то тридцать девять лет он получил в наследство управление этим отделением. Он стал самым молодым главврачом. Предприимчивым и волевым главным врачом. Главным врачом, который никогда не перекладывал обязанности на других и предпочитал сам «пачкать себе руки». Который никогда не щадил себя, не ставил непреодолимых барьеров: пациенты могли обращаться к нему круглосуточно.

Стоит сказать, что такая преданность работе была возможна благодаря снисходительности Рахили. Она явно не принадлежала к типу жен, вечно жалующихся на то, что их мужей нет дома, что они слишком много работают и думают только о карьере. И не потому, что она возлагала какие-то особые надежды на карьерный рост Лео, а потому, что она была адептом культа труда, привитым ей отцом: труд мужчины — это святое. Порядочная женщина и хорошая жена должна всячески облегчать обязанности мужа, не связанные с работой. Менять подгузники, отводить детей в школу или помогать им делать домашнее задание по математике — не мужское дело. Муж должен думать только о работе. И жена должна сделать все, чтобы обеспечить ему право на этот своеобразный эгоизм.

Рахиль отлично с этим справлялась с тех пор, как ее мать и сестра отошли в мир иной, а она стала своему отцу как бы женой. С тех пор то, что было только теорией, осуществилось на практике: ее долгом дочери (ставшей по вине неожиданной трагедии «единственной дочерью») было избавлять отца от малейшего дополнительного бремени. Иногда синьор Спиццикино по неотложному делу мог остаться на фабрике допоздна. Но в этом случае он даже не беспокоился о том, чтобы позвонить дочери. Которая, в свою очередь, терпеливо ждала на кухне: вода для пасты почти вскипела, соус готов, глубокие тарелки расставлены на столе, и в воздухе витает дух нежного фатализма.

Тот самый дух витал и на вилле Понтекорво несколько лет спустя, когда Рахиль ждала возвращения Лео из больницы. Она накормила детей и уложила их спать. Потом отослала спать прислугу. При этом сама не взяла в рот ни кусочка (вопрос принципа). Так случалось пять или шесть раз в месяц, когда супруги Понтекорво оказывались одни ночью на кухне. Лео молчал, Рахиль молча возилась с половником и дымящимися тарелками супа.

Но этого было недостаточно: в первые годы брака Рахиль боролась с привычкой мужа спать допоздна. Правила хорошего работника на самом деле обязывали мужчину с обязанностями Лео приходить в больницу первым и уходить последним. Именно так ведет себя настоящий начальник. Именно так он осуществляет контроль над всеми подчиненными и в то же время показывает им пример.

Именно такое поведение Рахили позволило Лео почти полностью посвятить себя отделению с самого момента его основания. Для Лео лечение больного начиналось с того момента, как тот переступал порог больницы… Начиная с меблировки. Цвета стен и пола. Никаких сюсюканий. Никаких ярких красок. Никаких детских обоев. Мы не в Диснейленде.

Все, что требовалось, — это светлое и просторное помещение. Чистое и уютное, в котором родители и дети чувствуют себя спокойно. Но в котором нет ни намека на веселое времяпровождение. Лео долго боролся за то, чтобы три соседних кабинета, предназначенные для химиотерапии, выходили в единственный больничный садик. Оливы, плакучие ивы, магнолии — это было единственным утешением детей, в то время как их отравляли.

Другой одержимостью Лео были запахи.

«Здесь не должно вонять больницей!» — повторял он медсестрам, санитаркам и уборщицам. Запах дезинфекционных средств, вареной курицы и печеного яблока — вот что подразумевал Лео под «вонью больницы». И не дай бог, если, войдя в больницу, Лео уловил бы этот унылый и убивающий запах. Самый спокойный в мире человек терял контроль над собой. Он приходил в такую ярость, что любой, кто знал его в других ситуациях, мог бы сильно удивиться. В своем отделении Лео был настоящим деспотом. Настоящим швейцарцем. Он был очень дотошен и никому не давал спуска. Он не прощал неаккуратности, неточности и карал любую форму безответственности. Он вступал в конфликт с администрацией, профсоюзом, с энтропией римской больничной системы в вопросах приема на работу персонала и обеспечения текучки кадров (Лео прекрасно знал, как сложно выдержать подобную работу и не сойти с ума или не превратиться в циника). Пресловутая вежливость Лео с подчиненными компенсировалась жестокостью, с которой он мог уволить одного из них за какой-нибудь своевольный поступок. Лео хотел заставить весь персонал подрезать волосы почти под машинку, как в армии. Но не имея подобной власти, ему удалось заставить их носить шапочки. И не ради гигиены, а из общечеловеческой солидарности. Для детей, особенно для девочек, уже было большой психологической травмой терять волосы, не хватало еще усугублять ее видом шевелюры какой-нибудь легкомысленной медсестры.