Курт Воннегут - Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисера перед свиньями

По воспоминаниям сына, доктор Хонникер обладал завидным душевным равновесием: «Люди никак не могли его задеть, потому что людьми он не интересовался». Он хлопотал об одной научней истине, заботливо отделив поиски вожделенной истины от ее осмысления в категориях, не затрагивающих область физики.

Тральфамадорцы переняли этот ценный опыт. И даже достигли того, о чем доктор Хонникер мог только мечтать. Им удалось полностью изолировать физическое время от времени человеческого и общественного, отбросить историю и открыть настоящий простор чистому научному поиску.

Но Билли Пилигриму, как он ни зачарован простотой и доступностью такого пути к счастью, вступить на него так и не удается. Да это и невозможно. Сознание героя подчиняется законам, по которым выстроено все действие романа. А они определены той концепцией истории, ядро которого образует подлинные и наполненные трагическим содержанием события.

Тральфамадор, Дрезден и Америка середины 60-х годов соединены незримыми, но очень прочными нитями. Эта связь в высшей степени содержательна. Она постоянно подводит к главной теме романа — к прямому соотнесению идеалов абсолютного рационализма, осуществленных на придуманной Воннегутом планете, с практикой того же рационализма, исключившего всякие моральные соображения, здесь, на земле, в ночь уничтожения Дрездена англо-американской авиацией 13 февраля 1945 года.

«Я много думал, для чего нужно искусство, — сказал Воннегут после выхода «Бойни номер пять». — Самое лучшее, что я мог придумать, это моя теория канарейки в шахте. Согласно этой теории, художник нужен обществу, потому что он наделен особой чувствительностью. Повышенной чувствительностью. Он как канарейка, которую берут с собой в шахту: посмотрите, как она мечется в клетке, едва почует запах газа, а люди со своим грубым обонянием еще и не подозревают, что грядет опасность».

Роман Воннегута обрывается на почти идиллической ноте. Стоит весна. Распускаются деревья. Сто тридцать тысяч трупов политы бензином и сожжены, улицы расчищены. Вторая мировая война закончена. Билли по развалинам города бредет в толпе пленных навстречу мирной жизни. Будничной жизни благополучного среднего американца.

Но прошлое останется с ним навсегда. Останется как сигнал предостережения.

Оно необходимо — предостережение против «глупости» всех, кто слишком легко забывает «такие дела», и против «глупости» взбесившегося рационализма, которым Воннегут склонен объяснять дрезденскую трагедию. Конечно, за нею стояли причины политические, о которых Воннегут не сказал ни слова; историк вправе подвергнуть его книгу серьезной критике. Но не следует забывать, что в художественном «карассе» романа Дрезден неотделим от Тральфамадора, как и Тральфамадор — от Дрездена. Ведь впервые Билли «заплутался во времени в 1944 году… Тральфамадорцы тут были ни при чем. Они просто помогли ему понять то, что происходило на самом деле».

Законченная почти через четверть века после описанных в ней событий, книга Воннегута ставила перед автором задачи, далекие от задач исторического романиста. Механизм «рационалистического» безумия к этому, времени был уже достаточно изучен. Нужно было добраться до истоков этой мании рационализма. И истоки упорно вели Воннегута к пережитому в годы второй мировой войны.

Когда команда военнопленных, отправленных расчищать завалы, пробиралась по «лунной поверхности», несколько часов назад бывшей большим городом, все молчали. «О чем тут было говорить? Ясно было только одно: предполагалось, что все население города, без всякого исключения, должно быть уничтожено, и каждый, кто осмелился остаться в живых, портил дело. Людям оставаться на Луне не полагалось». Пролетавшие над руинами самолеты открывали огонь по всему, что шевелилось внизу. «Все это было задумано, чтобы скорее кончилась война».

Так выглядит на практике последовательный и неуклонный «рациональный» подход к делу. Люди не могли этого совершить. Людей заменили роботы, для которых «такова структура данного момента», как на Тральфамадоре — ни морали, ни причин, ни следствий. Такие дела…

…Все — роботы. Все — автоматы. Быть живым человеком — значит обладать свободной волей, а в настоящий момент ею обладает одно существо в целом свете, Двейн Гувер из Мидлэнд-Сити, владелец компании по продаже автомобилей. Он не соглашается быть одушевленным механизмом. Он бунтует, сокрушая всех и вся. Итоги — одиннадцать «роботов» отправлено в госпиталь, двенадцатый, наш старый знакомый Килгор Траут, остался без пальца: «бунтарь» отхватил ему палец зубами. Ничего страшного, по мнению Гувера, не случилось. В самом деле, «какое мне дело до того, что приключается с машинами».

В «Завтраке для чемпионов» (1973) авторская мысль как будто совершает крутой поворот. Воннегута страшило машиноподобие участников дрезденской трагедии, однако не привлекает и «машинофобия» его «бунтаря».

Но противоречие здесь чисто внешнее. Воннегут и в «Завтраке для чемпионов» не отступил от своей темы.

В поле его внимания процесс, принявший сегодня на Западе гротескные, уродливые формы, — процесс растущей стандартизации и жизни и людей в построенном по технократическим рецептам потребительском обществе. Как и многим другим писателям, Воннегуту внушает тревогу все более явственно выступающая «одномерность» людей в современном буржуазном обществе. Их пугающее сходство с автоматами, предназначенными выполнять лишь одну, предельно ограниченную функцию. Наконец, их жалкие, саморазрушительные бунты против такого удела — бунты укороченных людей, которые сознают свою ущербность, но неспособны ее преодолеть.

Проблематика Воннегута осталась прежней, изменился подход. Двейн Гувер — заурядный технократ американской складки, но и им овладевает беспокойство: куда же девались люди в этом царстве машин, которое его окружает. Даже его не удовлетворяют ни сегодняшние достижения, ни завтрашние перспективы прогресса на основе технократического рационализма. Знаменательный сдвиг.

В «Завтраке для чемпионов» действие ни разу не переносится на Тральфамадор, да это и не нужно. Когда в реках накопилось столько нефти, что они начинают гореть, когда биологическая катастрофа из отдаленной угрозы превращается в реальность самого близкого будущего, исчезает потребность в такого рода фантастике: проблемы, которые воннегутовские персонажи начинали осознавать, лишь побывав на Тральфамадоре, ныне, что называется, у всех на устах.

Надо что-то делать, и делать спешно. Килгор Траут, правда, просто махнул на все рукой, сочтя, что творец, как видно, решил покончить с собственным творением, поскольку человеческой глупости нет предела. Но эту удобную философию нелепо приписывать самому автору. «Завтрак для чемпионов» — тоже сигнал предупреждения. И этот сигнал звучит, пожалуй, еще настойчивее, чем в прежних книгах Воннегута.