Владимир Файнберг - Итальянская записная книжка

Артур плыл, уплывал от пляжа, порой видел стоящую там Машу с его одеждой в руках, Пеппино и Амалию, смеющихся, о чём‑то разговаривающих. Но вскоре они стали для него неразличимы среди других людей на берегу.

Он перевернулся на спину. Лежал, раскинув руки на чуть вздымающейся глади.

«Господи, за что Ты любишь меня? — думал Артур. — Даёшь такой неоплатный аванс… Будто жизнь моя не идёт к концу, а только начинается. Будто даёшь силы, чтоб я написал какую‑то новую книгу, совсем новую, непохожую на прежние… Или же что‑то сделал… Господи, Иисусе Христе, отчаяние опустошило меня. Да что я рассказываю? Ты Сам все видишь и знаешь…»

Послышался глухой звук двигателя. Со стороны открытого моря приближалась белая моторка. Артур поймал себя на том, что потерял ощущение времени. Там, на берегу, под палящим солнцем его ждали.

Взметая фонтаны брызг, поплыл к пляжу.

— Что ж так мало купались? — спросила Маша. — Всего пятнадцать минут.

Он взял из её рук одежду. Поднялся по каменистому склону к шоссе. Быстро оделся в машине. Футболка прилипла к мокрому, просоленному телу. И от этого ощущение свежести усилилось.

Он поблагодарил садящегося за руль Пеппино. Тот благодушно улыбнулся.

И опять старинная Костьера Амальфитана стала открывать за каждым своим поворотом все новые картины, живопись Средиземноморья.

Через полчаса, как‑то сразу, горы и море исчезли. «Ланча» покатила мимо зелёных стен зреющей кукурузы, мимо виноградников,: изнывающих от тяжести свисающих гроздей, мимо сонных селений, где можно было увидеть лишь нескольких велосипедистов, проезжающих в пятнистой тени деревьев.

Потом машина вырвалась на многополосную автостраду, впилась в поток мчащегося транспорта и вскоре загрохотала по разбитой булыжной мостовой, по скрещениям железнодорожных путей. Слева тянулись мощные стены в подтёках вековой грязи. Над ними торчали стрелы подъёмных кранов.

— Наполи, — объявил Пеппино. — Порт.

По выжженной солнцем улице шёл чернокожий парень в комбинезоне. На остановке пожилые женщины и матросы в щегольской форме втягивались в переполненный автобус.

Но вот колеса «ланчи» покатили по бархату асфальта. Над Артуром и его спутниками навис город на горах. Модерновые жилые дома, старинные особняки, дворцы, утонувшие в зелени пальм и кипарисов — всё это вздымалось друг над другом, радуя глаз разнообразием приведённых к единству архитектурных стилей. Имя этому единству было — Неаполь.

Широкие окна зданий слепили весёлыми солнечными зайчиками, не в силах перебороть слепящую ширь Неаполитанского залива, на дальней дуге которого синел Везувий, Везувио.

Сначала они проехали по нижней части города. Выходили из машины у старинной крепости с двумя чёрными башнями, охраняющими вход в беломраморные ворота, у знаменитого театра Сан–Карло, Королевского сада, Королевского дворца. Пеппино, оказывается, взял с собой фотоаппарат, всюду фотографировал Машу с Артуром.

У Артура нарастало чувство неловкости, получалось так, будто они влюблённые, чуть ли не муж и жена. Маша была моложе на целую эпоху. Могла оказаться его дочерью, даже внучкой… У Артура не было никаких видов на Машу, ни на кого на свете.

И Маша, казалось, испытывала то же чувство, слегка отстранилась, когда, снимаясь вместе с ней и Амалией он по–дружески обнял обеих за плечи.

«Все приходит слишком поздно, — думал Артур, в то время, как Пеппино вёл «ланчу» крутыми улицами вверх среди пышной роскоши архитектуры, роскоши кипарисов, цветущих красными и белыми цветами олеандров. — Без машины я бы уже не мог сюда взобраться… Стареющий, слепнущий, кому я теперь нужен?»

Поймавшись на том, что жалеет себя, не доверяет Богу, волшебно выдернувшему его из московского отчаяния, даровавшему такое путешествие, таких спутников, Артур захотел совершить что‑нибудь необыкновенное, доказать самому себе, что не такой уж он развалина, что не все так плохо.

Поэтому, когда почти на вершине горы, выйдя из машины, они остановились у каменного парапета, за которым открылся вид на спускающийся уступами город, на залив, на Тирренское море, и Артур увидел густо усеянную спелыми плодами крону инжира, чудом растущего на склоне горы по ту сторону парапета, он подтянулся на руках, вскочил на парапет и стал пригибать упругие ветви, покрытые широкими, разлапистыми листьями к Маше, чтобы она могла дотянуться до них, полакомиться уже треснувшими от переизбытка сока ароматными плодами.

— Сейчас же слазьте! У меня даже голова закружилась. Упадёте в Неаполь. Умоляю вас.

Артур послушно опустился на горячий парапет. Внизу, за инжировым деревом, в разложенном на плоской крыше надувном бассейне, плескалась загорелая детвора. Ещё ниже, в зелёном дворике, среди кустов роз, старик в чёрных очках, покачиваясь в кресле–качалке, перелистывал газету.

— Капри, — сказал Пеппино, который, присоединясь к Маше и Амалии, тоже срывал плоды с пригибаемых Артуром ветвей.

— Где?

Пеппино указал прямо против себя на море.

— Да вон же. Как зелёная шапочка, — сказала Маша. — Смотрите туда, чуть правее.

Сколько Артур ни вглядывался, ничего, кроме искрящейся синевы не видел. Фосфоресцирующая вспышка на миг ослепила, напомнила… Он спрыгнул с парапета.

Амалия протянула навстречу лежащую в ладонях пригоршню плодов инжира.

— Отбирала для вас, — сказала Маша. — самые лучшие.

— Машенька, пожалуйста, напомните им про Морской музей.

— Пеппино помнит. Но сначала едем вниз, обедать. Все сильно проголодались, а вы?

— Что ж, могу с голодным сравниться, как говорил один знакомый чудак.

И теперь уже в обратно порядке, сверху вниз, замелькали беломраморные особняки, разноцветные здания, фонтаны, увлажняющие пышную субтропическую растительность.

А внизу надвигалось море.

Отыскивая самый лучший, с точки зрения Пеппино, ресторан, они проехали по всей набережной, вымершей в эти знойные часы, по просьбе Артура остановились на десяток минут у рыбачьего причала, где в плоских цинковых лотках, покрытые слоем солёной воды, засыпали выставленные на продажу рыбины утреннего улова; приоткрыв створки раковин, пускали струйки пузырьков воздуха разнообразные моллюски.

Воображению Артура Крамера эти подробности неаполитанской жизни говорили больше, чем если бы он посещал музеи или бродил по городу, уткнувшись в путеводитель.

Именно подробностями, как лопающимися от переизбытка сока шариками зрелого инжира, плодоносит древо жизни, и если можно было бы пренебречь извечной тягой читателей к захватывающим сюжетам, к извлечению какой‑либо насущной пользы, он с удовольствием посвятил бы свои сочинения исследованиям чудес Божьих: полёту бабочки или же запахам моря.