Тони Дювер - Околоток

Эти двери выкрашены в более темный оранжевый цвет, нежели стены. Или, возможно, это налет от натыкающихся на них тел.

Плитка в коридоре плохо зацементирована. От ветра или смещения каменной кладки она сдвигается в выемках под незримыми шагами: эти звуки заглушаются сквозняком или шумом смывных бачков.

Коридор засасывает клочки бумаги, мокрые от дождя и принесенные с улицы, из водосточного желоба: люди в пальто проходят, глубоко засунув руки в карманы, рвут и выбрасывают ненужные бумажки, из-за чего ненадолго коченеют кончики пальцев.

Потолок коридора покрыт некрашеной штукатуркой. В темноте он кажется совершенно чистым - ни трещин, ни прожилок, ни пятен. Но штукатурка, отставая из-за влаги на водопроводных трубах, проходящих через все этажи, сыплется на пол всякий раз, когда открывается кран и вибрируют трубы.

Лужица блевотины уже не фиолетовая, голубая вывеска погасла. Жидкость теперь сиреневая, по-детски розовая, текучая. В ней отражаются огни, горящие на перекрестке дальше по улице, где три фонаря освещают скамейки, стройку и мужской туалет под кленами.

По плиточному полу уборной, покрытой мшистым шифером или цинком, течет струйка воды, журчащей, как ручей. Мхи потихоньку впитывают воду и свет.

Глаза устали от пересекающихся линий - ада влажных линий, в котором дома смыкают затверделые губы, пока сверху на них снова и снова падает небо.

В паре шагов - покрытый известковым налетом желоб, и по нему геометрически точно течет река. Смола, металл, складки на животе, куда погружается ночь. Некоторые улицы ведут к реке, к берегам, где разворачиваются грузовики.

Два человека идут словно по поверхности воды - бок о бок, касаясь друг друга. Река течет и останавливается у них под мышками, а вверху переполняется железками, в холодном небе застывают судорожно высранные тучи. Гул эшелонов, каждый шаг отмеряет тишину.

Пять утра. Они переходят мост. Рябь на воде смешивается с блестящими, белыми и желтыми веретенами. Они по ту сторону реки, ближе к саду - ничего, кроме них, серый камень и холод.

Вдвоем на берегу возле швартовых тумб, позеленевшая от сна кожа, рассветные деревья, ледяной ветер бросается к ногам и заголяет плоть.

Двигатели работают вполсилы, раздаются крики птиц, машины едут быстрее.

Немытое небо не хочет вытягиваться, на мутной заре оно укладывается вместе с рекой, окунается в воду, волнистую, точно стенка влагалища.

А они шагают. Серое, фиолетовое на сером, игра отражений, посылающих друг другу отблески бетона на самом верху. Они заходят в кусты, синие деревья, они в кустах, опускаются на колени, лижут друг другу лицо, твердые и очень холодные руки - они там вдвоем и счастливы.

Этот кустарник украшает лужайку с другими кустами, ржавые цветы покрываются росой, капли росы выступают и на черном металле калиток, липких решеток. Сквер закрыт на ночь, они там, под сенью цветов, или праха, который впитывает в себя все.

Когда вдалеке на асфальте звучат шаги, они расстаются. Сад пуст и не светится - светится только жидкость на траве или на земле, где ползают муравьи.

На другой стороне сада парапет, а внизу - мост, река течет, ведь скоро рассвет. Лето.

Это дешевый пакет, коробка из-под обуви или пластмассовое кашпо: в любом случае, емкость. Она наполнена и покрыта пылью. Мы разворачиваем газету, которую больше не будем читать, и высыпаем туда содержимое корзины - емкости.

Улицы, как обычно, безлюдны: после полудня старики и старухи караулят за шторами, вяжут, читают утреннюю газету. Магазины закрыты, на улице никого. Никто не греется на солнышке.

Груда мусора на листе бумаги отдаленно напоминает по форме гору экскрементов.

Теперь, когда торговцы уже ушли, а мусорщики еще не приехали, по рыночной площади рыщут человечки в серых вязаных платках и брюках орденоносных военных, старики с жадными и сонными головами, которые терпеливо ждали в сторонке с самого утра: они толкают разбитые детские машины или колымаги на четырех колесах, снятых с самокатов их внуков, и собирают дерево, картон, упаковочную стружку: всё это они используют вместо топлива - каждый для себя.

На самом верху груды - легкий мусор: скомканные клочки бумаги, сожженные спички, скрученные окурки, рваное складчатое тряпье, откуда торчат табачные волокна, тонкие апельсиновые корки, счищенные ногтем большого пальца с мелких фруктов - ноготь захватил чуть-чуть желтой мякоти. Корки длинные, переплетающиеся: стоит взяться за одну, и вытащишь роскошную гирлянду, что распадается на две-три цепочки.

Это рыбный угол. Запах грязных гениталий. Сюда спешат потому, что торговцы оставляют на месте остатки улова - прямо посреди хвойных ветвей, сине-зеленых от чешуи, и лужиц измельченного льда. Но лучшие отходы уже растащены собаками и кошками. Остаются лишь недоеденные головы, которые пойдут на суп: мухи взимают с них свою долю. Также остаются кишки - фиолетовые, красные, коричневые, клейкие, липнущие к подошвам, но порой можно обнаружить и красивого слизняка с розовой или желтой икрой.

В середине груды - множество пустых пачек из-под табака с потеками бурого сока: о них вытирали трубку. Пачки разевают пасти, точно мешки для угля. Они перемешаны со спичками, сгоревшими сильнее верхних. Синяя шариковая ручка, обгрызенная с одного конца (глубокие вмятины от резцов, малых коренных), и развивающиеся длинные серо-бурые нитки, вероятно, выдранные из поношенной одежды.

Напротив торговцев рыбой - ничего интересного: лоток торговцев трикотажем, скобяными изделиями, мылом. Но если приподнять потрескавшиеся листы бумаги «стронг», рекламки на бристольском картоне и сплюснутые чехлы, то можно найти светлые мохнатые бечевки. Все эти узелки развязываются часами. Потом бечевками привязывают к подпоркам овощи, используют их вместо пояса, подтяжек, креплений для хлопающих ставен. Они заменяют резинки для носков, а если два-три раза обмотать ими жирную часть ляжки, они удерживают чулок в желобке посиневшей плоти. Но для начала ими свяжут то, что принесут с рынка.

Ну и главные мусорные трофеи - осколки тарелок из толстого белого фаянса. Длинный гребень с широко расставленными зубцами, забитый накипью. Дешевая книжка - на вокзалах такие покупают вместо туалетной бумаги, вырывают в сортирах по пять-десять страниц, а потом носят книгу с собой в кармане. После нескольких поездок от нее остается только обложка. Тут есть еще несколько страничек, наполовину и криво оторванных, с бурыми отпечатками пальцев. Другие трофеи: два пустых тюбика. Один плоский, треснувший у основания, белый, без подписи. Второй свернут до самого отверстия: спираль яркого цвета, залапанная липкими пальцами, к отпечаткам пристали хлопья пыли. Букет цветов, выброшенных после того, как они совсем уже завяли: ноготки, ветреницы. Венчики черные, покоробившиеся, словно от огня, и с них капает жидкая гниль. Сухие верхние листья свернулись в покрытые патиной рулончики; нижние - подозрительно мягкие, будто кусок испорченного мяса; стебли превратились в палочки, и вода, попавшая внутрь через кончики, вымыла из них всю мякоть, подобно кислоте. Все, что осталось на дне вазы (сероватый отстой, два камешка, обрывки листьев), высыпается на кусок изумрудной ткани, которая, судя по швам и складкам, служила подкладкой для одежды.