Алексей Ковалев - Сизиф

Едва начало светать, он уже был у ближнего загона, где его встретили вялые, с равнодушными, масляными от сытости глазами псы. Никакого труда не составило обнаружить своеобразные, отмеченные выпуклыми полумесяцами следы, которые вели в сторону от пастбища. Он не стал будить пастухов и через два часа, когда всходило солнце, подошел по этим следам к городскому загону Автолика, которым кончался задний двор его дома. Сизиф успел еще отметить, что две дюжины украденных овец пока не превратились ни в коз, ни в какую иную живность. Не задерживаясь более, он отправился домой, обходя по дороге некоторых горожан. Они уже просыпались, так что Сизифу не пришлось даже извиняться за ранний визит. Он коротко сообщал, что нашел вора, и просил каждого, не мешкая, прийти к его дому.

Умывшись и сменив одежду, он вышел во двор, где нашел десятка два соседей. Все были оживлены, несмотря на то, что их оторвали от завтрака. О злоключениях Сизифа было известно, и всем хотелось узнать, кем же оказался этот бесстыжий, не знающий никакой меры вор.

Прежде чем повести людей за собой, Сизиф объяснил им, каким способом он выследил пропавших овец, начертил на земле форму сделанных им в копытах ложбинок и на всякий случай просил их не смущаться, если они увидят в загоне Автолика не овец, а неизвестно какой скот, и все равно его осмотреть.

— Помогите мне, великие боги! — закричал Автолик, когда его вызвали к воротам. — Этот человек погубит меня своим коварством. Мы договорились, что ты приведешь полсотни коз, Сизиф, чтобы я присоединил их к своему стаду, которое отправляю… Неважно, куда я его отправляю! А ты, оказывается, хочешь, чтобы я по твоему поручению занялся торговлей свободными людьми?

На коринфян неуклюжая шутка впечатление не произвела, а лысоватый, невозмутимый Диомед, которого толпа выбрала по дороге своим предводителем, сказал:

— Здравствуй, Автолик. От всей души желаю, чтобы этот день был для тебя не менее благословенным, чем все прошедшие и все будущие дни твоей жизни. Не позволишь ли нам взглянуть на стадо, которое ты готовишься отправить, куда бы там тебе ни взбрело?

У Автолика побелели мочки ушей, но ни секунды не задержался он с ответом.

— Какие могут быть секреты у соотечественников! Боюсь только, не опоздали ли мы. Пастухи мои, должно быть, уже в дороге. Жаль, что ты так задержался, Сизиф. Но, кроме шуток, если твои козы все же готовы, мы можем послать их вдогонку. Я привык держать свое слово.

— Не Сизиф начал с тобой разговор, — неспешно и твердо продолжал Диомед. — Ты окажешь нам большую милость, если ответы свои обратишь к нам, а не к нему. Что ж, проверь, здесь ли еще твои пастухи, и, если мы поспели вовремя, покажи нам свою живность.

— Не ослышался ли я? — Голос Автолика зазвучал потише и менее дружелюбно. — Не различаю ли я в твоих словах не столько просьбу, сколько требование? Кто ты такой, любезный Диомед, чтобы ни с того ни с сего приступать ко мне с требованиями? Я тебе ничем не обязан.

— Твой слух верно тебе служит, достойный Автолик. А у требования нашего лишь одна причина: мы хотим жить друг с другом в мире и согласии. И хотя по-прежнему полны уважения к твоему благородству и твоим правам, настал тот прискорбный час, когда тебе, как и всем нам время от времени, нужно лишний раз подтвердить городу свою верность его законам и обычаям. Поэтому мы пришли к тебе одни, по-соседски, не прибегая к посредничеству царя или его доверенных, чтобы, не приведи грозный воитель Арес, они не запутали дело своей обоснованной, но иногда грубоватой силой.

— Дело? С этого надо было начинать! Нет человека более сведущего и открытого в делах, чем я. Любое честное предложение встретит согласие Автолика, если оно ведет к взаимной выгоде. Какое же у коринфян ко мне дело?

С заднего двора давно уже слышалось многоголосое отчетливое блеяние.

— Оно столь же прозрачно, как эти овечьи голоса, Автолик. И я не вижу причины, по какой тебе стоило бы отказать нам полюбоваться твоим будущим барышом, принесут ли его, согласно твоим словам, козы или овцы, которых мы сейчас слышим.

Пока вежливый Диомед стоял на своем, остальные начали терять терпение, задние уже потихоньку напирали на стоящих впереди. Чтобы сдержать это шевеление толпы, Автолику пришлось снова поднять голос.

— Вижу, что мудрые коринфяне выбрали тебя своими устами, Диомед. И всемерно одобряю их выбор. Войди со мной в дом и осмотри все, что захочешь, хотя мне по-прежнему невдомек, что пробудило такое любопытство к моей скромной персоне. Но согласись, что нашествие столь великого множества людей будет еще менее понятным моим домашним и легко может их напугать, особенно мою дочь, которая и так сама не своя в ожидании скорого замужества.

Упрямство и похвальба Автолика всем наконец надоели, новый ответ спокойного Диомеда заглушили другие, более решительные, голоса. И вот людской клубок уже вкатился в ворота, вопреки попыткам хозяина их урезонить. Дело понеслось к развязке. Сизиф отделился от толпы, которая быстро перемещалась к заднему двору, где он не рассчитывал найти ничего такого, чего бы уже не знал, и, мгновение постояв у двери, вошел в дом.

Он нарушал все приличия. Справедливость позволила бы ему лишить обидчика имущества, обречь его на позорное публичное наказание, даже на изгнание, но входить в дом, где были женщины, без хозяина, без приглашения он права не имел. Однако именно этот порог переступить толкало его сейчас ожесточение, с которым он не хотел совладать. В глубине души он хорошо знал, что не допустит ни одного из заслуженных вором наказаний, не было в его природе мстительности, но тем сильнее сжигала его жажда справедливости. Ее требования он предъявлял даже не Автолику, который был, в конце концов, жалким шутом, а всей своей жизни, непрерывно вынуждавшей мириться то с одним, то с другим. Овладевшее им бешенство было обращено на него самого, на образ покладистого Сизифа, ставший вдруг ненавистным. Подбадриваемый слишком долго копившимся гневом, в котором не было настоящего жала, он хотел испытать свои пределы, он позволял себе стать громким, как Автолик, разнузданным, подавляюще властным, как если бы все здесь принадлежало ему, в том числе и женщины, с которыми можно было обойтись, как ему заблагорассудится. И этот порыв был тут же воспринят ими двумя, испуганно прислушивавшимися к шуму во дворе. Мгновение назад мать еще заслоняла собой дочь, но вот уже не было и этого. Хотя ничто в их позах не изменилось, они выражали теперь только готовность выслушать и выполнить приказание.

— Иди к мужу, женщина! Он нуждается в твоей поддержке, — крикнул Сизиф так грубо, как ему еще не приходилось.

Дородная, круглолицая Амфитея засеменила в сторону, по стенке пробралась к выходу и выскользнула за дверь.