Вадим Наговицын - Ганин луг

Новым хозяином луга стал странный, свирепого вида, мужик. Был он невысок ростом, коренаст, пузат, с огромной круглой головой, бритой наголо, и маслеными чёрными глазами навыкате под густыми смоляными бровями. Одет он был вызывающе богато и броско. Жёлтая в разводах шёлковая рубаха и толстая золотая цепь на шее, какой-то тёмно-красный пиджак заморского покроя, белые широкие, как шаровары, штаны и великолепные, лакированной кожи, чёрные штиблеты с узкими носами.

С этим Сергеем Александровичем, богатым бизнесменом из областного центра, всегда ошивался рядом здоровенный детина, тоже бритоголовый, но одетый в строгий чёрный костюм с оттопыренными карманами. Он ни на шаг не отходил от своего шефа — охранял его.

Стоял новый хозяин луга на краю, на пологом спуске, на привозвышенности, возле огромного чёрного джипа и озирал окрест свои новые владения. Он был весьма доволен приобретением.

— А что это за животное? — строго спросил он у Петьки Коптелова, показывая толстым пальцем на сидевшую далеко от них в траве старуху, возле которой паслась белая коза.

— Где? — засуетился Петька. — А-а-а! Да это же коза пасётся.

— Коза — это зверь. А я спрашиваю, что это за животное рядом? — снова сердито переспросил Сергей Александрович, показывая пальцем на старуху и повышая голос.

— Да это бабка Ганя. Наша. Местная. Она всегда здесь козу свою пасёт.

Петька Коптелов и сам растерялся от такого хамского вопроса.

— А почему на моём лугу пасутся какие-то животные и козы? — уже почти зарычал Сергей Александрович и повернул недовольную рожу к Коптелову.

Тот раздумывал с минуту, потом развёл руками и, глупо ухмыляясь, произнёс:

— Так она ещё не знает, что у луга новый хозяин появился. Вы теперича сами тут порядок и наводите… А я поехал — дела у меня! — с этими словами Петька Коптелов развернулся и пошёл к своему стоящему неподалёку автомобилю — уже изрядно заезженной чёрной «Волге».

Бабка Ганя пригрелась на солнышке и, сидя, согнув кривую спину, слегка задремала. Сквозь дрёму накатывались на неё воспоминания о далёком детстве, о военной поре, о том, что пришлось пережить в те годы.

Когда летом сорок второго немцы заняли их деревеньку, то половина жителей уже покинула насиженные места. А семья Гани эвакуироваться не успела.

Отца сразу же арестовали полицаи и куда-то увезли. Больше его Ганя так и не увидела.

А сестра Людмила тоже куда-то исчезла. Позже узнали, что она, сопровождая обоз с фуражом для армии, успела отойти с нашими частями, и потом её определили куда-то на хозяйственную службу в тылу. Увиделись сёстры, все трое, только после войны.

Осталась Ганя с мамкой одна.

Корову фашисты сразу же отняли, и свинью тоже. Даже кур прибрали. Только и успела мать спрятать в лесу единственную уцелевшую козу Люську. Бегала потом Ганя в глухую чащобу проведывать её. Люська была привязана на длинной верёвке и выщипывала лесную травку. А на ночь её нужно было перегонять поближе к деревне и прятать в шалашик, замаскированный под копну с сеном. Ночью в лесу козу могли загрызть волки. С началом войны их развелось в округе видимо-невидимо.

Доить Люську тоже приходилось Гане, и приносила она молоко для матери тайком в маленькой крынке. Маму, как и всех оставшихся в деревне женщин, немцы часто гоняли на работы — что-то постоянно копать заставляли.

А потом мать велела перепрятать Люську на лугу. Трава некошеная выросла в рост человеческий, и спрятать там козу было проще и безопаснее. Лес вокруг постоянно прочёсывали немцы и расставляли мины — соваться туда было небезопасно.

На малолетку Ганю немцы и полицаи особого внимания не обращали: бегает себе девчонка — и пусть. Партизан рядом не было, бои шли уже далеко, все взрослые — на принудительных работах, а дети чаще всего были предоставлены сами себе, и никто за ними особо не присматривал. Вот и бегала Ганя на луг проведывать привязанную к колышку козу, переводила её на другое, новое, не выщипанное место, сдаивала. И сама молочко пила Ганя, и матери понемногу приносила.

— Слышь, Стас? — Сергей Александрович с недовольным видом повернулся к охраннику. — Сбегай-ка! Шугани эту старую клячу. Чтобы я её здесь больше никогда не видел!

Стас услужливо сорвался с места и бегом кинулся в сторону сидевшей старухи. Он сбежал по пологому склону и окунулся в травостой. Бежать по густой и высокой, по пояс, траве ему было непривычно и тяжело. Он рвал и мял её ногами, высоко подкидывая их и сгибая в коленях. Луговые растения оставляли на его костюме мокрые следы, пыльцу, соринки и свои семена.

Бежать до бабки было не менее двухсот метров, и скоро, запыхавшись, охранник перешёл на шаг.

Подойдя к старухе, он грубо окрикнул её:

— Эй, старая! А ну проваливай отсюда!

Бабка Ганя, сидя на своей кофточке, повернулась, подняла глаза на молодого хама и, улыбнувшись почти всеми своими уцелевшими зубами, с какой-то спокойной радостью спросила:

— Это почему же, мил человек?

Стас сделал свирепое лицо и прорычал:

— Потому что этот луг принадлежит Сергею Александровичу Гапуку. Он сегодня купил всю эту землю и не желает видеть на ней никого из посторонних. Понятно? А теперь забирай свою козу и сваливай домой. Чтобы больше тебя здесь никто не видел!

Старуха спокойно выслушала Стаса, не проявив ни малейшей эмоции. Она пристально вгляделась в незваного гостя и только сокрушённо произнесла:

— Да как же это луг может принадлежать какому-то Сергею… Гу… Гу… как там его?.. Пуку какому-то? Это только при царе лугом владели помещики да купцы. А советская власть этот луг отдала народу. Трудовому! Мы тут всю жизнь траву косили. А козу здесь я пасу сызмальства. Как же ты говоришь, что теперь этот луг принадлежит кому-то одному? Он что, барин какой? Или новый помещик?

Охранник слегка растерялся и не знал, что и ответить старухе. Он только хотел прогнать её с луга, исполнить приказание шефа, но он не был конченым отморозком и не желал применять силу к женщине, которая годилась ему в бабки. Стас стоял и напряжённо обдумывал, как согнать бабку с козой и вернуться к хозяину с победным докладом.

— Давай-давай, старая! Уходи подобру-поздорову. Теперь это наш луг. И тебе тут с козой делать нечего! Паси её в другом месте! — Стас говорил торопливо, уже не сердясь, а только напуская на себя страшный вид. — Давай, мамаша, уходи от греха подальше!

Бабка Ганя смотрела на Стаса своими светлыми блёкло-голубыми глазами с материнской лаской и видела его нерешительность и напускную грубость.

— Как же, сынок? Мы ведь на этом лугу всю жизнь и пасли, и косили. Как же его могли продать кому-то? Кто ж право такое имеет? — спросила старуха с детской наивностью.