Эдуард Лимонов - Титаны

Сократ говорит Агафону, что боится влюбленного в него Алкивиада и просит защитить его от вероятных глупых действий того.

Алкивиад же предлагает безудержно пить, но врачеватель Эриксимах сообщает ему, что собравшиеся договорились воздавать похвальное слово Эроту. Пришла твоя очередь, Алкивиад.

Алкивиад отказывается, ссылаясь на то, что после Сократа никто ничего умного не может сказать.

— Тогда воздавай хвалу Сократу, — говорит Эриксимах.

Алкивиад соглашается.

Алкивиад сравнивает речи Сократа с игрой Марсия на флейте, говорит, что Сократ — сатир без инструментов. «Более всего он похож, по-моему, на тех силенов, которые бывают в мастерских ваятелей и которых художники изображают с какой-нибудь дудкой или флейтой в руках. Если раскрыть такого силена, то внутри у него оказываются изваяния богов. Так вот, Сократ похож, по-моему, на сатира Марсия».

«Вы видите, что Сократ любит красивых, всегда норовит побыть с ними, восхищается ими… Не похож ли он на силена? Похож, да еще как!»

Алкивиад упоминает о воинских доблестях Сократа, о том, как Сократ спас ему жизнь. Рассказывает под общий смех и о том, как он пытался соблазнить Сократа, но тот устоял.

«Я встал и, не дав ему ничего сказать, накинул этот свой гиматий — дело было зимой, — лег под его потертый плащ и, обеими руками обняв этого поистине божественного удивительного человека, пролежал так всю ночь… <���…> Так вот, несмотря на мои усилия, он одержал верх, пренебрег цветущей моей красотой, презрительно посмеялся над ней. А я-то думал, что она хоть что-то да значит!..»

«Советую и тебе, Агафон, не попадаться на его удочку, а, зная наш опыт, быть начеку, чтобы не подтвердить поговорки: «Горьким опытом дитя учится»».

Присутствующие смеются.

Сократ между тем говорит Агафону, чтобы тот остерегался сеяния розни между ним и собой. Агафон переходит ближе к Сократу и ложится возле него. Тогда Алкивиад просит Агафона хотя бы лечь между ним и Сократом.

Их пререкания прерываются, потому что в дом вваливаются еще гуляки, становится шумно, кто-то ушел домой. Наблюдающий за всем Аристодем, от имени которого ведется повествование, заснул.

Проснувшись на рассвете, когда в деревенских Афинах уже пели петухи, Аристодем обнаружил, что Сократ, Аристофан и Агафон ведут беседу и пьют вино из большой чаши. Однако вскоре уснул Аристофан, а вслед за ним — Агафон. Сократ же встал и ушел, а Аристодем последовал за ним.

«Придя в Ликей и умывшись, Сократ провел остальную часть дня обычным образом, а к вечеру отправился домой отдохнуть».

Такая себе идиллия. Друзья, вино, тосты, трения между выпившими, но любящими друг друга гостями, назревающая стычка рассасывается быстро. Чудесный Алкивиад. Загадочный, видимо, самовлюбленный и избалованный афинским обществом Сократ. И звезды, и боги вверху, над коктебельским небом Древней Эллады. И петухи по-простому поют.

Вот каким увидела его Лу Саломе своими двадцатилетними тогда глазами, женщина, которой удалось ближе других подобраться к нему.

«При поверхностном взгляде внешность эта не представляла ничего особенного, с беспечной легкостью можно было пройти мимо этого человека среднего роста в крайне простой, но аккуратной одежде, со спокойными чертами лица и гладко зачесанными назад каштановыми волосами. Тонкие, выразительные линии рта были почти совсем прикрыты большими начесанными вперед усами. Смеялся он тихо, тихой была и манера говорить; осторожная, задумчивая походка и слегка сутуловатые плечи. Трудно представить себе эту фигуру среди толпы — она носила отпечаток обособленности, уединенности. В высшей степени прекрасны и изящны были руки Ницше, невольно привлекавшие к себе взгляд; он сам полагал, что они выдают силу его ума. <���…>

Истинно предательскими в этом смысле были и его глаза. Хотя он был наполовину слеп, глаза его не щурились, не вглядывались со свойственной близоруким людям пристальностью и невольной назойливостью, они скорее глядели стражами и хранителями собственных сокровищ, немых тайн, которых не должен касаться ничей непосвященный взор. Слабость зрения придавала его чертам особенного рода обаяние; вместо того чтобы отражать меняющиеся внешние впечатления, они выдавали только то, что прошло раньше через его внутренний мир. Глаза его глядели внутрь и в то же время, минуя близлежащие предметы, куда-то вдаль, или, вернее, они глядели внутрь, как бы в безграничную даль. <���…>

Иногда, во время какой-нибудь волнующей его беседы с глазу на глаз он становился совершенно самим собою, и тогда в глазах его вспыхивал и вновь куда-то исчезал поражающий блеск; в угнетенном состоянии из глаз его мрачно струилось одиночество, высвечиваясь как бы из таинственных глубин, в которых он постоянно оставался один…»

Это портрет слабого человека. Между тем писатель и философ Ницше, что называется, отец совсем противоположного вида — мощного сверхчеловека.

О Лу Саломе следует понять главное. Она была якобы «русская», поскольку из Петербурга. Ницше о Лу: «Лу — дочь русского генерала, и ей 20 лет; она проницательна, как орел, и отважна, как лев, и при всем том, однако, слишком девочка и дитя». Но одновременно она была своя, «фольксдойч», у нее был отличный немецкий язык и совсем плохой русский, в ней не было ни капли русской крови, отец — прусский офицер поступивший на русскую службу, гугенотская кровь предков, бежавших в Пруссию от преследований во Франции.

Когда в жизни старого холостяка (ему 38 лет) базельского отставного профессора в 1882 году (они познакомились в Риме) появляется двадцатилетняя свежая Лу, он с надеждой бросается к ней и вцепляется в нее, как в спасательный плот.

Она вообще всех там очаровала, небольшую компанию немецких интеллектуалов, сбежавших от Родины. В чем был ее успех? Свежая девочка, загадочная «русская» девочка с немецким языком попала в специфическую, узкую, профессиональную мужскую холостяцкую среду философов. Они ей были любопытны, но как же она была любопытна им! О! Все сразу заимели на нее виды. Хотели жить с ней и жениться на ней. К ее матери Луизе, как и она сама — Луиза (Лу), обращаются за ее рукой и Пауль Рэ и сам Ницше. Мать отказывает, а хитрая девчонка предлагает жить вместе втроем в одной квартире.

У них не было сексуальных отношений. Есть фотография, на которой Ницше и профессор Пауль Рэ впряжены в повозку, в которой стоит лукавая Луиза Саломе с кнутом. Она не дала своего тела ни тому ни другому.

Эта история с Лу в его жизни все же преувеличена. Видимо потому, что это единственная связанная с женщиной история в жизни Ницше. Луиза Саломе была в его жизни всего лишь эпизодом, вся она, эта история, вмещается в какие-то полгода в 1882 году. Пусть Ницше и сказал, что написал с нее Заратустру. Уже в 1883 году Лу живет с Паулем Рэ в Берлине.