Исмаиль Кадарэ - Вестник беды. Islama nox

— Вот как?

— Да, полагаю, так. Насколько я понял, у тебя ценный груз…

— О да.

— Но ты не беспокойся. В каждом пашалыке сами знают, как нужно охранять государственные караваны. Так что спокойной ночи…

— Спокойной ночи, — ответил Хаджи.

Ему казалось, что, измученный дорогой, он тут же заснет. Однако, как ни странно, сон не шел. Он долго ворочался, пытаясь уснуть. Но те короткие мгновения полусна, который словно обволакивал его, только утомили еще больше. Наконец он не выдержал, поднялся. Решил глянуть на мулов, но не успел он выйти, как из темноты послышался голос:

— Ты куда, ага?

— Хотел вот глянуть, как там мои мулы…

— Не тревожься. Место здесь надежное.

— Ну раз так — ладно.

Он вернулся в маленькую комнату с голыми стенами, которую тусклый свет керосиновой лампы делал еще более мрачной. «Место здесь надежное», — повторил он про себя, будто слова эти могли принести ему столь желанный сон.

Как это ни странно, после столь мучительной ночи отправляясь в путь на рассвете, Хаджи Милети чувствовал себя довольно бодро. «Наверное, это лес так подействовал на меня, не давал мне уснуть», — подумал он, когда Орман-чифлик скрылся из виду. Караван двигался по широкой дороге, тянувшейся вдоль морского берега. Небо было синим, и море — на фоне этой яркой синевы — выглядело бледной подкладкой ослепительных одеяний небес. «День будет ясным», — решил Хаджи Милети. И чем дальше удалялся он от Орман-чифлика, тем легче становилось на душе. «Нет, старухи не зря говорят, что сень деревьев тяготит…»

Восход солнца он встретил уже далеко от Орман-чифлика. Сколько раз во время своих странствий приходилось ему наблюдать рождение нового дня, но таким восход он видел впервые. Горизонт вдруг пронзили золотистые лучики-стрелы, а море покрыли тысячи крошечных серебристых щитов. Немного погодя все вокруг запылало от красного зарева, из глубины которого полилась, заструилась светящаяся пена дневного света, постепенно заполнявшая собой весь мир…

Душу Хаджи Милети охватила какая-то безудержная радость. Он не мог сосредоточиться, словно ласточка, парил, ощущая необыкновенную легкость. И лишь часа через два, остановив свой караван, чтобы подкрепиться, опять почувствовал, что способен думать об обыденных вещах, которые обыкновенно занимали его мысли в дороге.

Было еще утро, когда, передохнув, он вновь отправился в путь. День и впрямь был ясным и полным света. Сколько ни всматривайся в небо — ни облачка. Ему показалось, что небо в этих краях империи красивей. А ведь он представлял себе все иначе. Всегда думал, что, чем ближе к христианским землям, тем холоднее и мрачнее должно быть вокруг.

«Красота, какая красота!» — прошептал он, не отрывая глаз от небесной синевы. И в этот миг, совершенно беспричинно (а именно так часто приходят в голову пустяковые, зряшные мысли) ему вдруг подумалось: интересно, какую часть неба можно было бы затянуть этими черными, сшитыми воедино полотнищами. Он усмехнулся, отгоняя от себя эту мрачную мысль. А чуть погодя, глубоко вздохнув, прошептал: «Хвала Аллаху!»

«И действительно, хвала Аллаху, что таким покровом не закрыть ни неба, ни моря, ни других красот этого мира. Иначе… А что «иначе»? — подумал он. — Что за чепуха лезет в голову?» И все же он не смог отогнать этой мысли, и она против его воли дорисовала мрачный облик человека (может, это был он сам?), волокущего за собой тяжелую черную завесу, которая покрывает озера и луга, а вслед ему весь свет шлет проклятия, клянет его, как клянут нечистого…

Еще до того, как ступил на балканские земли, Хаджи Милети увидел издалека покрытые снегом горные вершины — островерхие и голубоватые, как нигде. Был шестой день пути, когда на склоне гор показались первые села, совершенно не похожие на те, которые он привык видеть в остальных частях империи. Его охватило чувство какой-то тревоги, смешанной со страхом. Он не мог понять, откуда оно, это чувство? Но, разглядев вдали колокольни, понял: это церкви, увенчанные крестами, они даже на таком расстоянии вызывали смятение в его душе. Впервые в жизни Хаджи Милети видел церкви. Он слышал, что всемогущий султан, великодушный властелин его, дозволил христианам покоренных земель молиться в церквах, но он не представлял себе, что церкви будут возвышаться столь вызывающе средь бела дня, блестя крестами на куполах.

Потом рядом с церквами его глаз различил устремленные ввысь минареты, и он немного успокоился. По сравнению с этими старыми, почерневшими от времени церквами белый камень недавно выстроенных минаретов сверкал белизной. «О Всемогущий, они словно невесты на выданье», — подумал Хаджи Милети с восхищением. Великий падишах предусмотрел все. Рядом с каждой церковью выстроил мечеть. Пусть молодая жена затмевает старую развалину, пока не победит ее окончательно. «Ох уж эти государственные дела», — подумал Хаджи. Ему не стоит в чем-либо сомневаться, ведь есть правители, которые предусмотрят все, не упустив и мелочи.

Он убеждал себя в этом, однако маленькое сомнение все же точило его изнутри. «А вдруг покосившиеся церкви, эти старые ведьмы, возьмут и набросятся на мечети? Нет-нет!» — обрывал он эти мысли и начинал посвистывать, словно отгоняя их от себя. Хаджи Милети был человек простой, бесхитростный, в школах никогда не учился и книг не читал, а потому сомнения легко покидали его.

Но на следующий день случилось нечто, заставившее его совершенно забыть о церквах: первый раз в жизни он увидел чужеземок с открытыми лицами.

Это произошло около полудня. Его сильно мучила жажда, и уже долгое время он всматривался вдаль: не покажется ли где ручеек или источник, чтобы утолить жажду и напоить мулов. Женским голосам, доносившимся издали, он поначалу не придал особого значения. Эка невидаль! Голосами женщин были заполнены все города и села империи. Ему даже казалось, что мусульманки, может быть именно из-за того, что лица их были скрыты чадрой, повышали голос гораздо чаще, чем это было нужно. Поразило Хаджи Милети то, как выглядели чужеземки. Они стояли у источника и громко смеялись, подтрунивая друг над другом. Хаджи застыл на месте как вкопанный. Это были женщины и девушки, причесанные каждая по-своему, с оголенными шеями и ногами, а главное — с открытыми лицами и устремленными на тебя глазами.

«О Всемогущий!» — вырвалось у него, и этот затаенный возглас выражал и восхищение, и страх, и раскаяние грешника. «Ах эти глаза», — повторил он про себя. Глаза чужеземок… Он не привык к взглядам этих глаз и чувствовал, что не устоит перед ними. Мир был теперь совсем иным. Он, словно пробудившись на рассвете, увидел этот мир под лучами не одного солнца, а сразу двух. Да-да, именно так: одного большого солнца, к которому он привык, и другого — разбитого на тысячи мелких осколков, сияющих, как два алмаза, на лицах женщин.