Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана

Но может, это было не то и не другое. Может, это был Тот Свет.

Тишина озадачила Куропёлкина. Ни море, ни океан перед ним не звучали. Вода была бесшумная и идеально гладкая, будто лёд хоккейного катка. Но воду ото льда Куропёлкин был способен отличить и сейчас. Лёд не лёд, но никаких движений в водоёме не происходило. Лишь рябь солнечных бликов оживляла поверхность водоёма, и то — будто бы сама по себе.

И ничто у Куропёлкина не болело.

Значит, Тот Свет.

Однако птицы… Летали над Куропёлкиным и то и дело пикировали на нечто, привлекающее их внизу.

Куропёлкин приподнялся на локтях и попробовал осмотреться.

И тут же понял, что всё у него болит, и если он не в аду и ему не сочли необходимым сообщить об этом, то, стало быть, он живой.

«Гуманитарные науки ведут в никуда!» — вспомнилось Куропёлкину.

Вот тебе и в никуда…

При этом выяснилось, что сильнее всего болят у Куропёлкина левое плечо и левая сторона головы, и, по познаниям Евгения Макаровича, моряка, акробата и артиста, не по внутренним причинам, а вследствие ушибов, будто отправленного в Люк преступника не раз ударяло в какой-то угол, не обязательно Пятый! Куропёлкин мельком, но всё же углядел, что справа и слева от него тянутся невысокие темно-серые холмы (сопки?), а сзади к морю-океану подходит лесок…

Теперь Куропёлкин ощутил не только боли, но и нестерпимую жажду. А за его спиной в леске слышалось журчание.

Встать Куропёлкин не смог, но получилось доползти до деревьев леска (тут до Куропёлкина наконец-то дошло, что в леске растут не берёзы и не осины, а развесистые пальмы). Был обнаружен ручеёк, и, лакая из него пресную воду, Куропёлкин пролежал полчаса. Отполз на место прежнего своего пребывания, посчитал, что отыскивать пищу под пальмами и на их ветвях пока не стоит. И сил нет, и обожраться до заворота кишок было можно. Решил полежать вблизи воды ещё часок. А то и подремать.

Он уже ощущал, что здешний песок совсем не мокрый, а обжигает, последние влажности тельняшки изошли паром, и надо искупаться, но и на это у него не возникло сил.

Закрыл глаза. И начались грёзы.

Кто он? Колумб? Или Робинзон Крузо? То есть кем ему приятнее было бы проснуться? Вспомнилось: «Колумб Америку открыл, чтоб доказать Земли вращенье…». Чушь какая! Про морехода и открывателя Нового Света Куропёлкин прочитал много. На какой хрен ему надо было доказывать Земли вращенье? Он отправился в плавание за какой-то корицей, ванилью и всякими прочими пряностями. И был обременён всемирным государственным тщеславием и государственной же ответственностью. Зачем они Куропёлкину?

Другое дело Робинзон Крузо, сотрапезник капитана. Он не собирался что-либо доказывать человечеству Открытием, он просто был флотский, но с ним случилось Крушение. А потому Куропёлкину логичнее было соотносить себя с Робинзоном. При этом возникала очевидная надежда. Робинзон, помнилось Куропёлкину, был поощрён подарками Океана, виноватого в кораблекрушении. И теперь Куропёлкину следовало ожидать от вод Океана поднесений, какие помогли бы ему сохранять и устраивать жизнь в условиях одиночества. В мечтаниях его среди полезных подарков сейчас же возникли бочонок с ромом, бочонок же с порохом, ружьё или какое-нибудь другое подходящее стреляющее оружие, набор плотницких инструментов, ящик с банками говяжьей тушёнки, посуда, нож с вилкой и воспитанная, непривередливая коза. Не лишними были бы тулуп ночного сторожа и зонтик от дневного солнца…

Но при бесплодном безветрии вряд ли что-либо могло было быть принесено водой на прибрежный песок.

И всё же Куропёлкин приоткрыл один глаз.

И увидел: метрах в пяти от него что-то плавает. Что-то будто кожаное. И на песке уже что-то белеет. «Неужели плавает бурдюк с ромом?» — мысль об этом вызвала взрыв энергии в Куропёлкине.

Теперь Куропёлкин смог вскочить и броситься в воду. Увы, плавающий предмет оказался всего лишь знакомым башмаком с акульей пастью от щедрот горничной Дуняши. А белевшее на песке огорчило Куропёлкина ещё хлеще. Это была зеленоватая брошюра «Мужчина после сорока» (перевод с польского), к которой злые люди совсем недавно заставили Куропёлкина притиснуться лбом.

Впрочем, отчего же — совсем недавно? Может быть, год назад. Или сто лет назад?

Надежды Куропёлкина получить дары на манер приобретений Робинзона Крузо никем не были приняты во внимание. «На хрен ты нам сдался, дядя! — ответил ему Океан. — Получай, что заслужил!» Под ноги Куропёлкину, а песок уже обжигал их, был вытолкнут взятый в рамку со стеклом в трещинах фотографический, раскрашенный ретушёром портрет Дуче Муссолини (Куропёлкин вспомнил: да, был такой рядом с ним в контейнере, но с чего бы в московском мусоре оказался портрет Дуче?). Следом вынесло здоровенный пакет с китайскими петардами. Болтались на воде открытки с романтическими ликами скромной учителки и политической шалуньи (или страдалицы за народ) из Партии Шуб. Единственно, что обрадовало Куропёлкина, — это две упаковки Останкинских сливочных сосисок. Упаковки были просроченные. Но что было теперь для Куропёлкина непросроченным?

Куропёлкин решил размять ноги. Походил. И увидел: серо-синеватые холмы, справа и слева от него вовсе и не холмы и не сопки, а киты, скорее всего усопшие. Сами ли они выбросились на песок и улеглись на нём по экологическим надобностям, или их вместе с ним, Куропёлкиным, выплеснула непредвиденная московскими синоптиками волна, Куропёлкину выяснять было неохота. Тем более что правая рука его нащупала в кармане джинсов зажигалку. Прежде там её не было. Но возможно, и джинсы его выгладили (хотя какой идиот гладит джинсы?) и по рассеянности сунули в его карман собственную зажигалку. А потому о китах мысли надо было отложить, а думать следовало сейчас (сейчас же!) о сосисках («президенты, как и дети, любят есть сосиски эти…») и восполнить силы энергоёмкого организма, Куропёлкин, чуть ли не прыгая (надо было натянуть хотя бы башмак), добрался до леска, наломал на каких-то кустах под пальмами сухих ветвей, нанизал на прутья просроченные останкинские, сливочные, сотворил костёр и отправил в желудок, забыв о завороте кишок, обе упаковки, для кого-то признанные мусором.

Теперь можно было рассмотреть китов.

Осмотру помешали вертолёты.

Два вертолёта ползли по небу издалека и пока — почти бесшумно.

Куропёлкин перепугался. Хотя, что могло перепугать заблудшего неизвестно куда, в его-то нынешнем положении?

Вот что. Мысль дурацкая. А вдруг в вертолёте, в одном из них, сидит всемогущий дворецкий Трескучий с бумагами контракта и как только долетит, так и возьмёт за шиворот подсобного рабочего и вернёт его в распоряжение бизнес-бабы. Вот что. А та его, негодяя, — в Люк! Этот поворот мысли позволил Куропёлкину заулыбаться и освободил его от неудобств и глупостей в ощущениях. Он мог порвать на себе рубаху и прокричать в водные просторы: «Нате, жрите! Бросайте в Люк!».