В. Коваленко - Внук кавалергарда

Духи напали глубокой ночью, и началась слепая перестрелка. Вернее, началась неразбериха. Я приказал старшему лейтенанту со взводом молодых, еще не обстрелянных солдат отступить к блокпосту на Шатой, а сам с тремя бойцами залег за скалы прикрывать их отход. Мы перебегали от укрытия к укрытию, ведя кинжальный огонь по наступающим шахидам. Я укрылся за большим валуном, лежащим на берегу стремительной горной реки, как с противоположного берега застрочил ручной пулемет. Осколки камня брызнули мне в лицо. Глаза залило кровью. Протерев их, я выступил вперед, чтобы бросить в пулеметчика гранату. Но очередь духа опередила меня. Последнее, что я услышал, были слова сержанта-десантника, крикнувшего товарищам: «Майора убило!» Посеченный пулями и осколками собственной, так и не брошенной гранаты, я уже мертвым упал в бурлящую реку. Страшной силы поток потащил мое безжизненное тело по каменистому дну вниз, в долину. Зацепившись портупеей за острый выступ камня, мое тело поплавком зателепалось у старенького мостика заброшенной дороги. Ближе к рассвету я очнулся от какого-то внутреннего толчка. Выкарабкавшись на берег, я обернулся на то место, где секунду назад был на привязи. И каково было мое удивление и недоумение, когда я увидел себя, вернее сказать свое тело, на прежнем месте. Оно то погружалось в воду то вновь появлялось на поверхности реки. Я посмотрел на свою грудь, на ноги, но не увидел плоти. Одни лишь камни лежали перед моими глазами. Камни, да местами зеленела трава.

— Как же так? — пораженный увиденным, спрашивал я у самого себя. Мысли есть, значит, я существую, но тела моего нет, значит, и меня нет?! Я наклонился, чтобы поднять камешек, но все мои потуги оказались тщетными: камешек оставался неподвижным. Мне не дано было нарушить его полный древнего величия покой. Тогда я закричал что есть силы и прислушался…

Мой голос разрывал несуществующую грудь, но горного эха не было. Вокруг стояла хрупкая утренняя тишина. Лишь цвиркала где-то птичка.

Мой голос был во мне. За поворотом дороги неожиданно раздался неспешный мелкий цокот копыт по каменистой земле, и через минуту показался понурый ослик с двумя седоками на спине. Впереди сидел мальчишка лет пяти, за ним высокий сухой старик в лохматой папахе с крючковатой палкой в руке, которой он методично похлопывал по боку ослика. Я затравленно метнулся в сторону скалы, но, вспомнив, что я всего лишь воздух, вернулся ожидающе на середину дороги. Ослик вяло прошел сквозь меня, но дойдя до мостика, застыл как вкопанный. Мальчишка кубарем скатился на землю. Старик прытко спрыгнул и торопливо подбежал к мальчугану, но тот, как ни в чем не бывало, уже встал на ноги и задорно смеялся: «Во, Абрек дает, ха-ха-ха!» На бесстрастном лице старика плотно сжались бескровные губы:

— Сейчас я покажу этому ослу Абреку, — мстительно зашипел он, замахиваясь палкой.

— Не надо, дед, — взмолился мальчишка, зависая у старика на руке, — он не нарочно, он не хотел.

— О-о, упрямец, — досадливо плюнул старик ослику под ноги, и тут ненароком взгляд его упал на мое колеблющееся в воде тело.

— Аллах велик, — показывая мальчишке рукой на мое почерневшее лицо, тихо прошептал: — русский офицер.

Я третий раз был в Чечне в командировке и за это время выучил несколько предложений по-чеченски, но сейчас я понимал всю их речь, словно это был мой родной язык. Как я понял, для меня уже не существовало языковой преграды. Я понимал все языки мира. Но ответить я не мог ни на одном из них.

Старик подцепил батожком мое тело и выволок его на берег:

— Похоронить надо, все же человек, — бросил он виновато мальчугану.

— Кто его убил? — спросил с испугом тот, отворачиваясь от моего лица.

— Воины Аллаха, — сухо буркнул старик, проведя молитвенно ладонями по своему смуглому лицу.

Тело мое было обезображено до неузнаваемости, видно, не один день был я «привязан» здесь. Сколько прошло времени после ночного боя, я не знал. Старик оттащил мои останки на обочину и стал кинжалом, что висел на его поясе, разрезать шнурки на моих армейских ботинках, хозяйским тоном объясняя при этом: «Добротна обувка, в Грозном на базаре продам, хороших денег стоят, а мертвому обувка без надобности», — оправдывающе закончил он. Затем обложил мое тело камнями и, встав на колени лицом на восток, наскоро прочитал молитву «Павшим воинам». Я был благодарен старому человеку за его терпеливое участие в моих похоронах. Кто я был для него — пришелец, захватчик, но его сердобольное отношение к моим останкам было достойно земного поклона.

Застучали скатывающиеся с холма камни, за ними следом появились трое вооруженных людей.

— Здорово, отец, — приветствовали они грубовато старика, потрепав по голове мальчишку.

— Кого хоронишь? — спросили пришельцы, рассаживаясь возле моей могилы.

— Русского офицера, — кивком головы отвечая на приветствия, настороженно буркнул старик.

— Большая честь, — кривя в ухмылке битые губы, сказал самый рослый и бородатый дух. Затем продолжил кисло, обращаясь напрямую к старику: — Они нашу землю поганят, жен и дочерей насилуют, скотину воруют, а мы их еще с благодарностью хороним, так? — темнел он лицом.

— Воины Аллаха должны быть милостивы, — невнятно пробурчал старик, разглаживая седую бороду.

— Про Аллаха вспомнил, — зло вспылил прежний дух, — а где ты был, когда неверные свиньи в грязь затоптали знамя пророка? Что ты делал во благо Аллаха, — разматывая на руке бинт, беснуясь, кричал он.

— Русских хоронил, — хохотнул молодой, развязывая зубами тесемку на сидоре.

Поднялся третий дух и, подойдя к старику, развернул его за плечи в направлении моста и сказал беззлобно:

— Иди куда шел, отец, ты нас не видел.

Старик молча усадил внука на ослика и так же молча погнал ожившую скотину по мосту. Он шел, ссутулившись и побелев лицом. Я двинулся вслед за ними, боясь одного: как бы не вспылили злобой за мои похороны духи и не натворили непоправимой беды. Хотя помочь им я ничем не мог. Когда скрылись из виду очумелые шахиды и моим путникам уже ничего не угрожало, я повернул бездумно на синеющий вдали зубчатый лес. Мне просто идти было больше некуда. Ни семьи, ни дома у меня не было. «Без родины, без знамени» — в двух словах определил я свое положение и невесело усмехнулся. Но для чего-то меня оставили здесь, для чего? Я переворачивал всю свою память и не находил ответа. За невеселыми мыслями я не заметил, что вышел на поляну.

— Ты куда направился, комбат? — сказал кто-то сбоку от меня.

Я обернулся. На пеньке сидел юноша, одетый в белую рясу, с таким же белым голубем на вытянутой руке. Золотые волосы волнисто опускались на плечи.