В. Коваленко - Внук кавалергарда

Иван уже захмелел и соглашательски покивал головой, чтоб угодить скандальной старухе. И бабка начала рассказывать еще уйму других историй, так или иначе связанных с домовыми. У Ивана голова пошла кругом, и он начал верить в домовых.

Но тут очухался глухой дед и сразу начал возмущаться о плохой пенсии.

— Разе в советское время такое было, штоб люди в мусорках куски подбирали, а, ответь мне, — пристал он к Ивану.

— Дед, ты же сам в советское время семнадцать лет отсидел, а сейчас хвалишь советскую власть, как такое может быть? — крикнул старику через стол Иван.

— Я за свое сидел, и все сидели за свое, а щас все кричать, ды я сидел али мой папа ни за што, все за свое сидели, правда, сроки большие были, а так все получали свое.

— А энтую, как там ее, Задворскую-Надворскую, — крикнула бабка.

— Во-во, Наводворскую я бы сшас сам расстрелял, — возмущался старик, размахивая рукой, — власть ее кормила, поила, выучила, а она, когда стала разумной, давай энту родную власть обсирать, — разошелся в крик дед. — Сталина на нее нетуть.

— Айда домой, айда, — торопливо залопотала старуха, загребая старого в охапку, — а то еще на семнадцать лет угодишь. — И уже из дверей крикнула Ваньке: — Поверь, без домовых твой двор пойдет прахом, — потолкала деда во двор.

— Куфайку новую забрала, — забубнил Иван бабе вслед, словно та могла услышать его. — Вот с куфайкой она домовых и умыкнула, — пришел Иван к окончательному выводу — внепременности с куфайкой.

И заплакал.

Вернулась бабка Маша, забрала свой веник, Иван ее за широкую юбку ухватил:

— А какие они, домовые, а-а?

Старуха почмокала обескровленными губами и залопотала певуче, как при покойнике:

— Махонькие, ну прям тобе котята.

Поправила концы головного платка и более строго закончила:

— Без домовых, Иван, поверь старой на слово, ни в одном хозяйстве достатку вовек не будет, поверь сведущему человеку.

Иван зарыдал в голос, уронив голову на стол.

Старая махнула на него веником и пошла восвояси.

На столе, ни с того ни с сего, заверещал будильник. Иван поднял голову от стола, долго и тупо смотрел на него:

— Че, урод, разверещался, как с Валькой домовых упускать, так ты — нате вам, пожалусто, а как…

Иван потерял нить рассуждения и, обреченно махнув на будильник рукой, пошатываясь, направился в переднюю комнату. Там долго сидел на диване, обхватив буйну голову руками, затем взгляд его упал на сейф с ружьем. Он встал, долго не мог открыть его. Когда открыл, то достал из него двуствольное разобранное ружье. Затем собрал, еще раз невесть для чего подул в порожние стволы, и, закинув ремень на плечо, решительно направился на улицу.

В соседнем дворе визжала до хрипоты бабка Маша, дед горланил песню: «Хазбулат удалой, дам коня, дам седло…»

Были слышны удары веника по старику, на что старик сменил песню:

— «Генерал аншеф ему отпуск дал…»

Бабка, завидев Ивана с ружьем на плече, запричитала:

— Ты куды, обалдуй, с ружжом направился-то, ты што, непутевый, удумал-то, — дребезжала она, грозя Ивану веником.

— Домовых возвращать, — хмыкнул пьяно Иван и пошел за калитку.

По дороге в расхлябанной телеге ехал вдрызг пьяный егерь Рафкат Садыков, поминутно чмокая на кобылу тонкими губами. Завидев шагающего Ивана с ружьем, натянул резко вожжи, падая на спину.

Спросил, неуклюже слезая с телеги:

— Твой куда с ружьей пошел? — и икнул.

— Вас, егерей, отстреливать, больно много вас развелось, почти как начальников.

— Не имеешь таких правов, — возмутился искренне Садыков, — и опять икнул.

Выбежала бабка Маша и метнулась с причитаниями к Ивану:

— Не бери греха на душу, нет никаких домовых, по-шутковала я, а ты сразу за ружжо, не балда ли, всякой брехне верить, и прям как из ума выжила, с кем пошутила, — и старуха сокрушенно всплеснула руками по юбке.

— Есть домовые, — убежденно топнул ногой Иван и едва не упал.

— Дурню хоть кол на голове теши, он все равно скажет есть, — окрысилась старуха, стараясь вырвать у Ивана ружье.

— Че ты лезешь? — отпихивая старуху, недоуменно спросил Иван. — Оно все равно не заряжено.

— Какой домовой? — заинтересовался Садыков, доставая с передка телеги бутылку самогонки.

Иван начал бабкин пересказ, вставляя подохшего поросенка и Валькину куфайку.

— Понимаешь, — теребил он Садыкова за рукав, — они махонькие, но они-то жили у меня, а значит они мои, и нечего их хватать всяким Валькам, они мои.

— Значит, моя Файка тожа уперла томовых в одияле, то-то я смотрю, у меня пиджачок сохарелся, а суседка ховорит, курить ф пастели надо меньше, а енто, оказывается, фее финофата Файка, я чичас к ней поеду и заперу сфоих томовых, — заклинило на домовых и егеря Садыкова.

— Да делайте вы што хотите, — психанула бабка и отправилась за пустым ведром к колонке, бурча по дороге: — Ну, пьянь, ну, обормоты, худшее робят…

Они выпили предложенную Садыковым бутылку прямо из горлышка, каждый занюхал своим рукавом пиджака, и мирно разошлись, каждый за своими домовыми.

В дом к теще Иван зашел без стука, как в егерскую, с ружьем на плече.

Теща, сухопарая баба, с самозабвением месила тесто в квашнице на лавке у стола. Валька стояла у печи и, отворачивая лицо, подкладывала березовые чурки в ненасытный зев печи. Обе были заняты стряпней. Здоровый рыжий котяра заискивающе крутился под ногами у тещи. Мирная обстановка господствовала в доме на берегу оврага.

— Здоровенки булы, — поздоровался Иван разухабисто, весело.

Обе удивленно и испуганно обернулись на его слова.

— Ты какого приперся-то? — вместо «здравствуйте» сухо отчекрыжила половина.

— Домовых возвертай, — решил он брать быка за рога, — а то поросенок издох, — и Иван как назло забыл, что он еще хотел сказать Вальке обидное.

— А черта с рогами тебе не надо? — вытаскивая руки в тесте из деревянной кадушечки, взвизгнула очухавшаяся теща.

— То, что у вас такого добра хватает, я знаю, но возвертайте подобру моих домовых, — стукая прикладом ружья об пол, как можно строже сказал он, — а то ведь шутки закончились, — и потряс ружьем.

— Стреляй, милок кучерявый, — и Валька нахраписто шагнула на мужа.

— Ты брось, брось, — более миролюбиво утихомиривал жену Иван. — Оно к тому же и не заряжено, и отставил ружье в угол возле лавки. — А домовых вы мне возверните, — уже упрашивающим тоном попросил он.

— А че их искать-то, вон они в подполье, — запела ожившая от страха теща и подмигнула дочери, — Валька, как заявилась, так туды их спрятала, от греха, говорит, подальше, Иван-то, говорит, все захапал, а мне хоть домовые достанутся. И конфет им еще дала, — скрючила теща умильное лицо.

Иван, не разуваясь, протопал к крышке лаза в подполье и, открыв его, погрозил теще пальцем: