Алексей Притуляк - Первое апреля октября

— Она биолог? — заинтересовался Коляско.

— Нет, она от меня ушла, — ответил Бредяев.

— Вы считаете, что это опровергает мою биологему?

— Считаю, что это делает её недоказуемой, — пожал плечами Пётр Сергеевич и принялся насвистывать Летку-еньку, давая понять, что не желает продолжения разговора на тему разных биологем.

— И всё-таки, она вертится! — пробурчал Коляско.

— Земля? — улыбнулся Пётр Сергеевич.

— Преподша наша, — пояснил студент. — Сулико Родионовна Тетенникова, чтоб ей…

— Вокруг чего она вертится? — полюбопытствовал Бредяев, подозревая в студенте скрытую то ли ненависть, то ли любовь к неведомой преподавательнице.

— Не вокруг чего, а — на чём, — туманно отвечал студент, но пояснять недосказанность не пожелал. А Петру Сергеевичу, собственно, было и не любопытно знать.

7. Десант

Внезапно распогодилось, так же внезапно, как четверть часа назад неожиданно пошёл дождь. Высоко в проясневшем небе просквозил военный самолёт. В какой-то момент от него отделилась чёрная точка и стала стремительно падать. «Уж не бомба ли?» — подумал Пётр Сергеевич. Но тут над этой чёрной маленькой точкой пыхнуло белым, словно вырос вдруг и расцвёл над ней пушистый одуванчик. Парашют. Казалось, парашютист завис намертво в прозрачном небе, как битый пиксель, отчётливо видимый на синем экране смерти — настолько медленно он двигался или не двигался.

Спустя несколько минут стало всё же заметно, что десантник медленно, но верно опускается к земле и очень хорошо удерживает выбранное направление. Ещё спустя, стал различим мощный торс и мужественное рубленое лицо под голубым беретом.

Парашютист приземлился точно на свободное место за одним из докторов, молодцевато отдал присутствующим честь и лихо, буквально в минуту, собрал парашют. Эскулапы зааплодировали. Музыканты сыграли туш.

— Думал, не успею, — доложил майор, когда отфальшивили своё последние ноты.

— И не успели бы, — изрёк терапевт Головушкин, — если бы поезд не опаздывал.

— Разгильдяйство! — неодобрил майор.

— Сколько живу в этом городе, столько московский и опаздывает, — сказала джинсовая дама, с вожделением поглядывая на статного и широкоплечего седоватого майора. И добавила, улыбаясь: — Вот если бы вы командовали поездом, он бы никогда не опоздал.

Майор принял стойку «смирно» и чеканно поклонился даме, дёрнув мощным лбом.

— Обожаю военных! — растаяла та. И на всякий случай представилась: — Судоку. Судоку Ли Константиновна меня кликают.

— Кличут, — мстительно, но смущаясь, поправил студент.

— Это вас кличут, — огрызнулась дама. — А меня — кликают.

— Майор Тыщин, — отчеканил десантник, взбрыкнув головой и поигрывая мышцами-сгибателями на мощных крюковатых руках. — Арнольд Алоизович. В узких военных кругах известен по прозвищу Терминатор.

— Обожаю, обожаю военных! — повторила дама, враз становясь экзальтированной дурочкой.

8. Последний прыжок майора Тыщина

Окончательное решение выйти в отставку майор Тыщин, зам командира по службе отдельного Богаделенского десантного полка, принял в четырнадцать сорок по местному времени. В четырнадцать сорок одну он уже, при полном параде (в любое время дня и ночи и при любых полевых условиях майор тратил на переодевание ровно сорок четыре секунды), подчёркнутым строевым шагом проследовал в свой кабинет, чтобы проститься с портретом министра обороны. А в четырнадцать сорок две вышел из уже не своего кабинета, уже почти гражданским человеком.

Напоследок, однако, он ещё написал несколько рапортов по службе, разбил кулаком стопку кирпичей, провёл последний спарринг с лейтенантом Козеевым, трижды поразил мишень из автомата и поцеловал знамя части.

— Прощайте, товарищ майор, — подавляя внезапную слезу и пошатываясь после спарринга, произнёс лейтенант Козеев у трапа самолёта.

— Будь, сынок, — коротко отозвался майор.

Они обнялись.

— Батя… — шептали губы Козеева, пока самолёт набирал высоту. — Как же мы без тебя, батя?..

При подлёте к вокзалу города Богаделенска, майор Тыщин отдал себе команду изготовиться к прыжку, встал по стойке смирно и посмотрел на часы. «Опоздаю! — прошептал он, загвоздивши в придачу кое-какое крепкое словцо.

Через минуту он шагнул из десантного люка в разверстую пасть невесомости, навстречу новой своей судьбе, о которой пока ещё имел весьма смутное представление. По крайней мере, он улетел от позора за четыре проданных БМД в надежде искупить его кровью на рельсах Богаделенской железной дороги.

9. Последняя любовь Нины Бредяевой

Уйдя от мужа, Нина Бредяева с головой бросилась в омут своей последней любви — утонула в жадных, пропахших эвгенолом, йодоформом и страхом, объятиях стоматолога Ордынцева, взахлёб сообщив ему, что наконец-то ушла от мужа.

— В кресло! — в нетерпении скомандовал дантист, едва отзвучал последний поцелуй.

— Да-а, о да! — простонала Нина. Голос её подрагивал хрипотцой испепеляющего желания — она приходила в экстаз от одного лишь пощёлкивания медицинских перчаток, которые Ордынцев стремительно натягивал на свои вечно красные (не от крови ли многострадальных пациентов?) руки. В стоматологическом зеркальце отразился его жадный оскал.

— Пломбу, — хищно произнёс он. — Удаление нерва в живую.

— Зуб! — выгибаясь в экстазе, всхлипнула Нина. — Зуб удали. Без анестезии! Все зубы к чертям! Отпразднуем мою свободу!

Ордынцев, довольно скалясь, взялся за щипцы. Медленно и прочувствованно присовокупил к ним элеватор. Потом, задержавшись на миг, прихватил и долото.

— Мужик! — билась в кресле Нина. — Бери меня, бери меня всю! Ты настоящий мужик, Ордынцев!

— Заткнись, сука, и открой рот! — скомандовал стоматолог.

Нина ещё много говорила и кричала и билась, но разборчивых слов при всём желании нам запротоколировать не удалось бы, поэтому и хватит уже о бывшей жене Петра Сергеевич Бредяева.

10. Bene vixit is, qui potuit, cum voluit, mori

Время шло и шло, а поезда всё не было и не было.

А Пётр Сергеевич принялся представлять, как всё будет, когда московский всё же заявится. Вот, появляется из-за поворота тепловоз и прёт к станции. Доходит до первых возлежащих. Сыпляются, одна за одной, головы, как редиски, которые его жена Нина быстро-быстро обрывает от пучка, для окрошки, и бросает в миску — мыть. Кровища, кровища пенится квасом, белеют островками сметаны мозги… А головы ложатся рядком внутри колеи, нос в затылок, нос в затылок.

Передёрнув плечами и покосившись на соседей — не подсмотрел ли кто его нездоровые фантазии, — он вздохнул и посмотрел на часы. Потом встряхнул их и даже постучал ногтем по стеклу. Стрелки упорно показывали пятнадцать двадцать застывшего местного времени.