Владимир Гончаров - Апокриф

Хаардик, наверное, обладал такого рода талантом и, общаясь с Острихсом, смог предложить ему что-то такое, чего тот не мог получить в необходимой дозе ни от заботливых родителей, ни от почтенных и, может быть, даже отличных преподавателей, ни от друзей-сверстников… А взамен священник приобрел право использовать дар Острихса.

Все получилось так ловко, что Хаардику не пришлось никакими намеками наводить Острихса на нужную тему. Вышло, как в известном анекдоте: лучше полчаса подождать, чем всю ночь уговаривать… Юноша совсем недавно получил от своего отца (мнение которого, несомненно, очень уважал) совершенно определенную отповедь в отношении постановки дальнейших экспериментов со своим даром, однако, острый интерес к самому себе, к собственной необычной способности и постоянное искушение найти ей хоть какое-то применение, увидеть результат, продолжали жечь молодую и уже только поэтому нетерпеливую душу. Острихс подспудно искал некий противовес мудрой осторожности и зрелому прагматизму родителя. Ну, и, разумеется, нашел.

Особенно молодому человеку был приятен тот факт, что в заочном споре с умудренным отцом он вышел (как ему представлялось) победителем. Хаардик действительно «не заикался» на тему о необычном даре Острихса. Вот так прямо — ни словом, ни намеком и какой-либо иной околичностью. Создавалось полное впечатление, что священника интересует только само дружеское общение с молодым человеком. В самом этом факте также нельзя было почувствовать никакого подвоха. Это было совершенно в духе настоятеля Фантеса, с удовольствием заводившего новые знакомства с любыми людьми, которые казались ему чем-то интересными и которых он мог чем-то заинтересовать сам.

Острихс легко и как бы совершенно естественно получил доступ в небольшой круг людей, которые могли приписать себе тесную дружбу с Хаардиком и составили около него нечто вроде клуба для интеллектуального общения. Встречи эти были всегда спонтанны, происходили в произвольном составе случайно заглянувших на огонек знакомцев и не имели никакого заранее оговоренного плана или темы. Как правило, общение происходило за скромным чаем в неуютном и скудно обставленном домике настоятеля при храме, а если позволяла погода — то в старой, но очень милой беседке, в небольшом церковном саду.

Далеко не все среди участников этих чаепитий были людьми верующими, но все любили в той или иной мере пофилософствовать, по возможности изящно поиграть словами и аргументами, в общем — предавались обычному интеллигентскому трепу, как форме удовольствия, и никаких манифестов не вырабатывали.

Острихс был в этой кампании самым молодым, неопытным и посему, в основном, благоразумно помалкивал, боясь попасть впросак с каким-нибудь незрелым суждением. Однако за случайными дискуссиями о литературе, искусстве, на темы истории или, паче чаяния, о проблемах нравственности, а то и об основах бытия ему виделись необыкновенные глубины мудрости и вызовы его собственному предназначению, постоянные мысли о котором не давали покоя ни уму, ни совести, ни честолюбию юноши. Выкладывать всю эту беспокойную продукцию своей души на общее обсуждение он не решался, а поделиться своей готовностью облагодетельствовать человечество открывшимся у него даром очень хотелось. И лучшей кандидатуры для этого, чем деликатный, все понимающий, обладающий большим жизненным опытом и, по-видимому, совершенно бескорыстный Хаардик, найти было нельзя.

— Может быть, как раз самый правильный образ действий именно тот, о котором говорит твой отец: подождать пока с этим. А? Ну, неужели оно тебя и в самом деле так жжет?

— Ну, во первых, отец-то предостерегал меня от того, чтобы я не пробовал с помощью этого обогащаться… И чтобы был осторожен, если меня кто-то захочет использовать… А вот в смысле общего блага, так сказать… он, как бы, допускает… Вот только не знает, как поточнее определиться… ну, в общем, куда можно с этим влезать, а куда — нет…

— Вот я и говорю: мудрый человек, твой отец, Острихс! Я тебе практически тоже самое…

— Погодите, господин Фантес! Есть еще и во-вторых.

— Ну, изволь…

— Так вот, во-вторых. А вдруг это временно?

— Что именно?

— Ну, вот эта способность моя, если она у меня действительно есть? Бывает же такое, что способности неожиданно пропадают? Вот я сколько таких историй слышал, что, скажем, лет до пятнадцати человек пишет, например, стихи чуть ли не гениальные, а потом — все! Конец.

— Разумеется. Бывает. А что: обыкновенным человеком прожить так уж плохо? Недостойно?

— Ну, вот и вы туда же, господин Фантес! Ну прямо, как отец! А ведь даже по вере вашей: если имеется возможность сделать доброе дело, — надо делать! Я же сам читал в Завете Истины: «Способный дать добро, но уклоняющийся от того, идет по дороге зла».

— О Боже! Ну, что мне с тобой делать, Острихс?!

— Ничего. Хотя бы посоветуйте! Что мне можно?

— Хорошо, подожди немного. Мне нужно подумать…

«Ну, в самом деле! — размышлял Хаардик с некоторым даже раздражением против самого себя. — Какие мне еще знаки нужны? Вот хороший, чистый мальчик, из которого, учитывая его дар, может получиться проповедник необыкновенной силы. Я могу открыть его этому миру и тем самым, возможно, приблизить Новое Явление Великой Сущности? «Глаголавша пророки», так сказать…Открыл же в свое время святой Бруслэ глаза пророку Инсаберу, а тот, обретя второе зрение, принес человечеству Завет Истины… Могу мальчика оттолкнуть… Как бы даже для его блага, сохраняя его покой, оберегая от возможных опасностей, которых на пути любого пророка предостаточно… То есть, могу отнять у него его же предназначение? А ведь он не отступится! Уж больно горит… Он обязательно будет искать того, кто даст ему первый толчок, покажет направление… Почему, не я? Почему, тот, другой — лучше? Только потому, что решительнее? Разве мои помыслы недостаточно высоки? Разве я буду делать это для себя? Нет, нужно решаться! Нужно подыскать ему пробный камень. Что-то такое… простое, совершенно и несомненно позитивное, общеполезное… Чтобы он почувствовал одновременно и силу, и нравственную опору… А дальше? Дальше Провидение подскажет!

Печальный и трудный разговор со своей давней прихожанкой — пожилой и истерзанной нелегкой жизнью госпожой Ашбу — Хаардик воспринял как явный толчок судьбы в нужном ему направлении.

Несчастная женщина жаловалась настоятелю на собственного внука и искала у священника одновременно совета, понимания и сочувствия.

Страшная катастрофа с пассажирским автобусом на железнодорожном переезде, случившаяся уже более десяти лет назад, оставила мальчика без родителей, на попечении одной лишь бабушки. Как это нередко бывает в подобных случаях, самое чистое желание сторицей восполнить для сироты навсегда потерянную родительскую защиту, любовь и ласку сыграло не самую удачную роль в воспитании ребенка. В глазах бабушки внук непременно оказывался правым в любых конфликтах со сверстниками и взрослыми; он был, разумеется, самым умным и способным, и только черствость да неумение воспитателей и учителей не давали расцвести всем его великолепным дарованиям, за что педагогам жестоко доставалось от госпожи Ашбу, которая к тому же буквально из кожи вон лезла, чтобы несчастный малолетка был полностью огражден от бытовых забот и имел, во всяком случае, внешние атрибуты материального достатка, не уступавшие тем, какими обладали дети из так называемых благополучных семей, находившиеся под полной родительской опекой. В ее отношении к мальчику присутствовало даже какое-то пресмыкание, как если бы она чувствовала за собою часть страшной вины от ужасной несправедливости, допущенной по отношению к нему жестоким роком.