Владимир Гончаров - Апокриф

В одно, как это говорится, прекрасное утро в дверь квартиры Варбоди позвонили. За порогом инженер обнаружил какую-то старую жилистую хрычевку в потертом пальто, которая, сверкая ненавидящим взглядом, сунула ему в руки небольшую сероватую бумажку с отпечатанным текстом и потребовала расписаться в получении, раскрыв перед носом Варбоди только что начатую, воняющую свежим переплетным клеем, разносную книгу.

«Что это?» — ошарашено спросил Варбоди. — «Повестка о явке в КРАД!» — злобно и одновременно как-то радостно почти пропела хрычовка. — «Ах, вот оно что…» — задумчиво отозвался Варбоди. Глядя мимо омерзительной курьерши, он аккуратно разорвал бумажку на восемь частей, смяв обрывки в комок, отправил его в урну, стоявшую на лестничной площадке и, не прощаясь, тихо закрыл дверь.

Через два дня в местной газете «Трибуна» появилась яростная редакционная статья, в которой отщепенцу Варбоди воздавалось полной мерой за его «вечный развращающий скептицизм по отношению ко всему, что делается в родном отечестве», за «низкопоклонство перед сомнительным иностранным опытом», за «презрение к традиционным духовным и религиозным ценностям народа». Но самое ужасное состояло в том, что главный инженер рудного бассейна затевает масштабную экономическую диверсию — переход на карьерный метод добычи, что приведет к массовым увольнениям шахтеров и, следовательно, к неисчислимым бедствиям для их семей, а также к тяжелейшим экологическим последствиям вследствие того, что «весь родной край с его уникальным ландшафтом будет перекопан гигантскими ямами». «Предательство и преступная некомпетентность этого так называемого интеллектуала настолько очевидны, — обличала газета, — что он трусливо отказался от предоставленной ему возможности защитить свою позицию на заседании КРАД… Инженер Варбоди единогласным решением Комиссии признан лицом, систематически, целенаправленно и с особым цинизмом осуществляющим антипатриотическую деятельность… Гуманизм нашего законодательства, к сожалению, не позволяет отправить отщепенца в тюрьму, где ему самое место, но долг каждого честного патриота Кривой Горы — выразить этому недостойному субъекту свой гнев и презрение, а также дать определенно понять, что мы не собираемся терпеть его в своем обществе…»

На второй день после публикации директор рудного бассейна, человек не глупый, не злой и относившийся с симпатией к Варбоди, разговаривая с ним у себя в кабинете, глядя в стол и вертя в пальцах хрустальную пепельницу, мямлил:

— Послушай, старина, ты же понимаешь… Работать не дадут ни тебе, ни мне… Намекают, сволочи, что замордуют проверками там… комиссиями. Налоговики цепляться начнут… Всякую блоху выискивать будут, чтобы слонов из нее понаделать… А? Понимаешь? В лучшем случае, выгонят нас, в худшем — разорят и посадят! Ну, в общем, уйти тебе надо… На время… Ну, пересидеть все это…

Варбоди, сидя в кресле напротив директора, смотрел через его плечо куда-то в окно, в невыразительное белесое небо за ним, и мелко, не в такт обращенным к нему словам кивая головой, время от времени рассеянно произносил:

— Да, да… Конечно… Да, ты прав… прав…

Через полчаса, когда он уходил из кабинета, оставив на столе прошение об отставке, директор, догнав его у двери (у закрытой двери) и (ох, с каким облегчением!) тряся ему руку, вполголоса торопливо говорил:

— Искренно… как друг советую… ей богу! Уехать, уехать тебе надо куда-нибудь вместе с семьей! А то — жить ведь не дадут! Деньги-то есть? Есть? На переезд? Помочь? Нет? Нет?? Ну, бывай… бывай! Все когда-нибудь устроится…

В том, что жить не дадут и что придется покинуть насиженное место, инженер Варбоди убедился в течение двух последующих недель.

Среди весьма широкого круга людей, с которыми он дружил, приятельствовал, соседствовал, общался по работе на рудодобывающем предприятии или в университете, просто среди тех, кто знал его как весьма заметную личность в жизни Кривой Горы, произошла стремительная сепарация.

Только три или четыре человека продолжали общаться с семейством Варбоди так, как будто ничего не произошло. Примерно две третьих как бы испарились: перестали появляться, приглашать, звонить и отвечать на телефонные звонки, встретив инженера или его жену на улице, ускоряли шаг и стремительно, как бы спеша по очень срочному делу, пробегали мимо, в лучшем случае, едва кивнув головой или коснувшись кончиками пальцев полей шляпы в качестве эрзац-приветствия. Из оставшейся трети нашлось с десяток таких, которые с разной степенью публичности сочли необходимым осудить вызывающе непатриотичное поведение бывшего товарища (коллеги, сослуживца) и этим ограничились, оставшиеся — с удовольствием и азартом приняли участие в травле.

Инженер Варбоди был человеком весьма решительным и принципиальным, когда возникала необходимость высказать свою позицию по любому вопросу, не взирая на ранги, лица и общепринятое мнение, однако, борцом — не был. Ему было вполне достаточно оставаться при собственном мнении (если он был убежден в его верности) даже тогда, когда это вредило его личным интересам. Однако продвигать идеи, которых он держался, так сказать, в массы, убеждать в своей правоте других — не стремился. «Этим пусть те занимаются, кому в парламент нужно… или в мученики, — говорил он, — а мне достаточно, если я хотя бы о себе самом смогу думать как о порядочном человеке. Вообще не представляю, как можно общаться с толпой… Там ведь планка общения должна быть на уровне самых тупых. Для толпы не доводы нужны, а лозунги. Я так не умею…»

Еще меньше Варбоди представлял себе, как толпе можно противостоять. И, тем более, не желал для себя сего сомнительного и небезопасного жребия. Самый лучший, по его мнению, способ действий, ввиду слепо и азартно несущегося (все равно к какой цели) стада, — это отойти в сторону. Ну, обдаст смрадом, ну, забрызгают навозной жижей из-под копыт, — но хотя бы насмерть не затопчут.

Он очень быстро понял, что в данном случае имеет дело именно с толпой, причем с толпой самой опасной — идеологизированной. Для этого ему оказалось вполне достаточно нескольких красноречивых событий, произошедших в те неприятно памятные две недели. Искренний испуг директора рудного бассейна — это было только начало. Потом пошло… Слезы пополам с соплями младшего сына — ученика второго класса гимназии, которого уже на следующий день после появления той самой передовицы в «Трибуне» стали изводить кличкой «сын предателя», а через неделю уже пытались бить. Дочери — тоже ученицы гимназии, только старших классов, — стали приходить домой совершенно прибитые, так как, неожиданно для себя и не видя за собой никакой вины, оказались в состоянии бойкота, не только со стороны бывших школьных приятелей и приятельниц, но и со стороны учителей. Небольшая (пока небольшая — правильно решил Варбоди) толпа, собравшаяся на улице у дома, в котором жил инженер, выкрикивая ругательства и угрозы в его адрес, по ошибке методично перебила все окна в квартире его соседа. Сосед пытался направить толпу на путь истинный, крича сверху, что нужные окна выходят во двор, но лишь получил сильный удар в плечо от запущенной снизу пивной бутылки, чем лишний раз подтвердил тезис Варбоди о бесполезности и опасности общения со стадом.