Феликс Розинер - Некто Финкельмайер

— «Акт» — это тоже самое, что «ню», в пластических искусствах так называют обнаженную натуру, — объяснил Леопольд.

— Голые все, прости Господи! Тьфу! — на еще более понятный язык перевела соседка. И теперь участковый удовлетворенно сказал:

— Ясно! Вы хозяин? — обратился он к Леопольду снова.

— Да.

— Пусть ваши «друзья» приготовят документы, у кого есть, а у кого нет — правильность сведений будет под вашу ответственность.

— Может быть, вы потрудитесь мне объяснить, на каком основании вы это устраиваете? — не повышая тона, спросил Леопольд.

— На законном. А вот то, что у вас жилец проживает, а сами вы неизвестно где, — это вот на незаконном, понятно? И людей собираете. Для не известно чего.

— Я не имею права, как вы говорите, — «собирать людей» у себя в комнате? — по-прежнему спокойно спросил Леопольд.

Собирайте, собирайте! Дособираетесь… — мрачно ответил участковый.

Паспорт оказался у Финкельмайера — но с ним участковый был знаком и долго не рассматривал; у Леопольда — и этот паспорт был тут же возвращен владельцу; и еще — у Дануты, которая, вероятно, как бывшая поселенка, в силу приобретенной привычки всегда имела документы при себе. Этот паспорт лейтенант рассматривал долго.

— Та-ак… Вы супруга — кого? Ни-кола… Никольского?

«Знает! — легко заключил наблюдавший за участковым Никольский. — Знает и мою фамилию, и Верину, конечно, — его уже поставили в известность!»

— Я Никольский, — сказал он. — Это моя жена. Прописана у меня. Работает приемщицей в пункте химчистки. Что вас еще интересует?

— А вы меня не торопите, — оборвал его участковый. Положив на спинку кровати планшет, он списывал что-то из паспорта Дануты. — Фамилия у вас трудная. Литовка?

— Литовка, — тихо подтвердила Данута. Лицо ее было покорно… Проверка документов! — Езус-Мария! Как это ей знакомо!..

Затем и остальные по очереди называли — фамилию, имя, отчество, место прописки, место работы… Дворник вожделенно поглядывал на бутылки; старуха поджимала губы и нудела неразборчиво. Наконец процедура была окончена, и участковый с двумя предстоящими удалился.

Выпили немного и без энтузиазма, но потом разохотились, стали острить, издеваться вдогонку непрошеным гостям. Леопольд предположил, что старуха-соседка всегда рада была ему насолить: оказалось, что комната эта принадлежала некогда ее семье, но дети с нею не жили, муж умер, комнату у нее отняли — еще до того, как здесь стал жить Леопольд; однако же кому, кроме него, могла она мстить за отобранную жилплощадь?..

Расходились поздно. Данута осталась вместе с Ароном. Чертова старуха вылезла в коридор в семь утра, когда Данута хотела незамеченной бесшумно выскользнуть из квартиры.

— Эт что же? — воскликнула старуха под дверью Арона. — Вчерася с мужем пришла, а с чужим ночевать остаесся?! Ой страм, ой ну и страм! — Арон был в одних трусах и ничем не мог Дануте помочь. — Эт что же в квартире-то кумунальной устроили, а?! Бесстыжии твои глаза! Тьфу на тебя!

Чуть слышно щелкнул замок. Арон бросился к окну. Но Данута не сразу появилась: наверно, постояла в подъезде, чтоб прийти в себя от перенесенного унижения. А затем в заоконном предутреннем зимнем сумраке прошла она тенью, а когда прошла, фонарь, светивший наискось, перенес на стекло ее тень, и отодвинул в сторону, и скрыл за рамой…

Неделей позже, в следующую пятницу, три повестки были присланы по адресам Леопольда, Никольского и Веры. За Леопольда расписался в получении Финкельмайер; за Никольского — Данута; Вера получила повестку в собственные руки. Всем троим было предложено явиться в разное время и в разные дни в городскую прокуратуру (комната номер такой-то, следователь — имярек) для дачи свидетельских показаний. Леопольд вызывался первым, за ним Никольский, последней приглашали Веру.

— Что ж, Леопольд Михайлович, народная мудрость гласит: понедельник — день тяжелый! — болтал Никольский. — Знаете? — Повели заключенного на гильотину, а он спрашивает: «Какой сегодня день?» — «Понедельник» — «Ну и ну! — говорит он им. — Ничего себе неделя начинается!»

— Прекрати! — выкрикнула Вера. — Бородатая шуточка!

— Знаю, зато к месту, — вяло оправдался Никольский.

Всего противнее было ожидание. А ждать предстояло еще долгих три дня, и они заполнялись бесплодными попытками предугадать, предвосхитить, найти наилучший способ поведения для каждого из них. Но любая мысль, как ни казалась она хитроумна, умирала в самом начале ее обсуждения, настолько тяготило их сознание того, что они знают, чего будут от нас добиваться, а мы этого не знаем, а без такого знания — можно ли придумать что-либо дельное? Все трое чувствовали, будто должны вступить в сражение с призраками, которые обступили их, наблюдают, молчат, но с каждой минутой все приближаются…

Беспокойство, однако, внутри нас; а то, что идет извне, пусть даже и неся с собою новые угрозы, все же приносит облегчение: реальная действительность, по крайней мере, воплощена в живые формы, и как не отойти душой, если убедишься, что за серенькой повесткой никакие ни призраки, а обыкновенный, с невыразительным лицом человек — следователь, одетый в помятый, даже некрасиво на нем сидящий гражданский костюм; и сам этот человек озабочен как будто не меньше тебя, — тебе даже легче! тебе-то надо только отвечать! а ему-то вопросы, — выдумывать, и тебя —слушать, и — направлять куда следует, — получать и перерабатывать и запоминать информацию, вот как! — а он не машина, и способности его, конечно же, не больше средних, иначе к своим, примерно, сорока пяти годам сидел бы он не в этой тесной комнатушке (и у них в учреждении маловато площади!), а где-нибудь повыше — словом, обыкновенная жизнь, обыкновенная работа у него. И не легкая, — тем более, что дело нужно представить грамотно, доказательно, полно, а это тебе не деталь на заводе выточить — соблюсти законность, и факты собрать, и в конце написать, что дело следствием закончено — и тоже к сроку, а не когда-нибудь…

Леопольд отвечал на вопросы следователя медленно, давая себе время подумать. Это не понравилось. И когда его спросили, не может ли он отвечать побыстрей, сказал, что не может: я не молод, сказал он, и мне беседа с вами стоит усилий. Следователю пришлось с этим смириться. Вопросы касались прошлого Леопольда, и он ждал, что сведутся они к его старой, уже не существующей коллекции, которая почти вся досталась дочери и была потом разбазарена. Леопольд предполагал, что его начнут стращать прежними «нетрудовыми доходами». Но этого не произошло, следователь, по всей видимости, не знал о той коллекции. Почему же тогда интересовался он тем далеким уже временем, когда Леопольд работал в «Национале»?