Феликс Розинер - Некто Финкельмайер

Вот так, брат. Я думаю, все это к лучшему. По крайней мере, у тебя не будет комплексов по отношению к брошенному семейству. А Фрида — милая женщина. Плачет, говорит, что будет любить тебя как брата, а потом смеется и говорит, что до сих пор думала, будто этого Майзелиса любила как брата! «Мы, женщины, ничего о себе не знаем», — изрекла она.

А что мы, мужчины, знаем о себе? Ну, это мы обсудим, когда вернешься.

Финкельмайер — Дануте.

Мои документы уже высланы. Как только они прибудут, я смогу сразу вылететь самолетом. Человек, который покинет эти места, уже не тот, кого привезли сюда семь месяцев назад. Я изменился внешне, — появилось вдруг много седых волос, я стал еще более худ, во рту спереди нет двух зубов. Эти перемены заметны с первого взгляда. Но я хочу сказать тебе, Данушка, что и другие перемены произошли. Я имею в виду свой характер, мое отношение к жизни. Мне стало важно то, на что раньше не обращал внимания. А то, о чем мог прежде думать часами, совсем не интересует меня. По-другому, чем прежде, смотрю я на людей и на их повседневные дела. Объяснить это трудно, но это так: тот, кого ты знала, исчез, его нет. Почти что нет. Ты видела сама, ты всегда понимала, что мы не должны были оставаться вместе". Мы, кажется, никогда об этом не говорили, но были оба с этим согласны. А теперь я думаю: может быть, теперь все будет иначе? Я другой, Данута. Может, мы почувствуем, что нам надо быть рядом друг с другом? Ты написала мне: «Знаю хорошо, что ты хочешь быть один». Нет, я не хочу. Я больше не хочу. Я жду совсем другого.

Если ты не возражаешь, я сделаю так: прилечу в Москву, повидаю детей, встречусь с друзьями и через два-три дня поеду к тебе в Палангу. Месяц я имею право не работать, а деньги одолжу у Лени. Я отдохну немного около тебя. И мы вместе подумаем о дальнейшем. Если бы ты захотела, мы смогли бы жить в Москве. Или остаться в Литве. Я ведь неплохой экономист, мог бы работать бухгалтером, счетоводом где угодно — в конторе, на фабрике, даже в колхозе. Если бы ты захотела жить в деревне, я был бы этому рад. Все зависит от тебя. А я буду надеяться и ждать.

В ранних вечерних сумерках заполярного сентября, когда жизнь поселка начала замирать, у крыльца местной почты появился человек и принялся стучать в запертую дверь.

— Закрыто! — крикнули ему изнутри.

— Надо, надо! Москва приехал! — крикнул он в ответ и снова постучал.

Внутри некоторое время раздумывали, потом дверь открылась.

Человек проворно внес в помещение два объемистых чемодана.

— Эй, эй? — попыталась остановить его женщина.

Но человек, склонившись над одним из чемоданов, уже раздвигал застежку-молнию и тащил за угол плоскую конфетную коробку «Ассорти».

— Москва! Бери. Кушай твое здоровье!

Женщина оторопело приняла коробку.

Человек опять нагнулся, загородил своим обширным корпусом чемодан, что-то еще оттуда взял и переложил к себе за пазуху.

— Подарки много, — сказал он и хихикнул.

Человек был пьян. Однако чему тут было удивляться? Женщина только не могла понять, зачем он пришел сюда и что он хочет от нее взамен шоколада.

— Постоять вещи. Друг искать надо, Москва приехал. А?

— Да уж… — ответила женщина. — До восьми утра дежурю, телеграф на мне. Оставляй. Кого искать будешь?

Человек слазил в карман и достал измятую бумажку.

— А-а, как же! Вон смотри, на бугре, вишь? Четыре окна, свет зажгли? Там спросишь.

Женщина заперла за ним дверь, поглядела через стекло вслед.

К бугру он не пошел. Сразу выйдя поперек улицы к задам поселковых строений, он направился к чумам. Тесная небольшая стоянка была поодаль, и он заприметил ее, еще когда подходил к поселку со стороны самолетной площадки.

В первый же чум он не зашел, а, внимательно оглядевшись, направился к тому, который выглядел подобротней остальных. Высоким звуком он кликнул: «И-эу, эу, э!» Полог откинулся, и вышел хозяин-ненец. Он жевал и молча глядел на пришельца.

— Табак жует, — сказал пришелец. Он шумно втянул носом воздух и засмеялся. — Духи пил. Диколон пил. Плохо, да?

Он запустил руку за пазуху и быстро поднял вверх плоскую коньячную фляжку.

— Спирт есть. Много. Москва привез.

Ненец потянулся к бутылке, непроизвольно он стал клониться вперед и рисковал упасть. Но владелец бутылки отвел свое сокровище в сторону. Он выжидал. Глазки его поблескивали в хитроватой нетрезвой усмешке.

— Якут? — сказал ненец.

— Якут, якут! Спирт надо? Много есть. Тут есть. Тут есть. Вещи на почта принесу. Много спирт есть. Купить много надо однако. Учуг — олень хороший купить.

Ненец повернулся и пошел в чум, что означало приглашение продолжить разговор в тепле.

Через полчаса приезжий покинул чум и нетвердо направился обратно к поселку.

— Что к другу-то не ходил? — спросила на почте женщина.

— Один друг, два друг! — засмеялся человек. — Много время есть. Он подхватил свои чемоданы.

— А ты не из этих, нет? Ведь ты не из ненцев, а?

— Якут, якут! — веселым быстрым голосом ответил тот.

— А-а, — протянула женщина. — Ну давай тогда!

Когда он подходил с чемоданами к жилищу ненца, у чума стояли два крепких оленя. Поставив на землю свою ношу, он со знанием дела осмотрел оленей. Он остался доволен ими.

Вместе с хозяином принялся он укладывать в два тюка содержимое чемоданов. Но солидная доля того, что было принесено в них, — три больших темно-коричневых бутыли — предназначалась для ненца. Тот из каждой бутыли с трудом вынимал притертую пробку, опускал в горловину свой указательный палец, осматривал его, тщательно облизывал и удовлетворенно кивал головой.

Оба тюка наконец были уложены. Мужчины сели, гость достал копченую колбасу, хозяин велел жене дать им рыбы. Они выпили и поели молча. Потом приезжий стал облачаться в поданную ему кухлянку.

— Большой тут, — показал ненец на живот.

Гость не ответил. С какой-то минуты он помрачнел, пьяные глаза его блестели без прежней веселости.

— Трудно олень, — продолжал ненец. — Быстро-быстро нет.

— Утро самолет надо, — жестко сказал приезжий и подозрительно посмотрел на ненца.

— Быстро-быстро нет. Темно есть — дорога есть. Темно есть — дорога конец. Самолет солнце есть, самолет темно нет. Быстро-быстро олень нет.

Они вышли на воздух. Ненец ловко привязал тюки у боков одного из оленей, а на спине другого, ближе к лопаткам, укрепил ремнями небольшое седло. Грузно завалившись на оленя, толстый ездок затем выпрямился в седле, заставил оленя пройти несколько шагов и слез.

— Учуг хороший. Не лег учуг, — сказал он. И приказал ненцу: — Говори дорога.

Тот повернулся вокруг себя на месте, вытянул руку.

— Лед.

Там был север. Там был океан и вечный лед. Вытянул другую руку, показывая в направлении, почти противоположном.