Рене Домаль - Великий запой: роман; Эссе и заметки

Мне очень неудобно сиделось на ящике из-под бутылок, и со стороны могло показаться, что я глубоко задумался, хотя на самом деле я просто отупел: низкий, очень низкий потолок — козырек, опускающий интеллект до отстойного уровня прихоти.

Не буду представлять вам присутствовавших там персонажей. Мне хочется рассказать не о них, не об их характерах и поступках. Они были как статисты сна, которые пытались, иногда честно, проснуться; все славные приятели, никто во сне не терял из виду ближнего. Сейчас мне хочется сказать лишь то, что мы были пьяны и нам все время хотелось выпить. И таких одиноких нас было много.

Неудачная мысль поговорить о музыке пришла в голову арауканцу Гонзагу. Впрочем, номер был подстроен заранее, ведь, как все заметили, он пришел с новой гитарой. И теперь не заставил себя долго упрашивать. Это было ужасно. Звуки, которые он извлекал из инструмента, оказались столь яростно фальшивыми, столь настырно дребезжащими, что котлы заплясали на цементном полу, медные канделябры, гадко хихикая, заскользили по каминным полкам, кастрюли начали биться боками об обшарпанные стены; штукатурка сыпалась в глаза, пауки с криком падали с потолка прямо в суп; все это вызывало у нас жажду и приводило в ярость…

Тогда персонаж «из-за веток» показал кончик одного уха, затем кончик другого, потом нос, гладкий подбородок сменился бородой, а лысина — пышной шевелюрой; он все время менялся — обычные фокусы и моментальный грим. Говорили, что без этого маскарада его бы даже не заметили, так как считалось, что «он выглядит как все». Возможно, в тот момент он казался дровосеком или деревом, у него были слоновьи глаза и козлиная бородка, но клясться в этом я бы не стал. Он невозмутимо проговорил что-то вроде:

— Гранит, гравий. Гравий, гранит. Грифель, гранат. Грамм — (пауза) — аконит!

С последним слогом (я уже достаточно выпил, чтобы находить это совершенно естественным) гитара в руках Гонзага разлетелась на куски. Оборванной струной ему порвало верхнюю губу. Несколько капель крови попали на тыльную сторону его ладони. Он осушил стакан. После чего набросал в записной книжке необычное стихотворение, которое уже на следующий день позаимствовали и переврали на всех языках двести двенадцать поэтов, что повлекло за собой уйму авангардистских движений, двадцать семь исторических столкновений, три политические революции на одной и той же мексиканской ферме, семь кровавых войн на Паропамизе, голод на Гибралтаре, вулканическое извержение в Габоне (такого еще никогда не было), диктатуру в Монако и принесло ему почти немеркнущую славу в глазах minus hebentes.

После того как арауканец выпил, воцарилась тишина. Затем одна пожилая дама злобно выкрикнула:

— Только без всяких там магических штучек! Мы требуем объяснений. Кто сломал гитару? Как? И зачем?

— Только без всяких там научных штучек! — металлическим голосом отчеканил Отелло с пеной на губах. — Никаких научных штучек! Одни лишь волшебные объяснения!

— Сначала выпьем, — медленно произнес «заветный» человек. — А уже потом я усыплю вас более или менее содержательной речью о режущих, колющих, бьющих, давящих, разлагающих и прочих способностях человеческого, а возможно, и птичьего языка — но сначала выпьем.

Тут появились какие-то горячие колбаски, приправленные специями вырвиглаз, что стало еще одним — помимо боязни думать — поводом выпить; конспиратор Дюдюль, видевший, как это происходит в кино, вынул из заднего кармана штанов фляжку и принялся обходить присутствующих, предлагая глоточек какой-то ужасной стоеросовки с лимонным привкусом, которую американцы во времена сухого закона называли водкой, коньяком, джином или просто drink’ ом, в зависимости от того, насколько интересными они хотели выглядеть.

На свою беду я подпустил к себе одного поэта (его звали Старьевщик Соло), и тот завел длинную речь, в которой тщетно пытался объяснить, что Земля круглая, а «антиподы — это люди, которые ходят головой вниз с помощью специального деревянного винта, называемого по-голландски boomerang». Не знаю, сколько временных четвертей он еще распинался, пока я не поднял голову и не увидел, что все внимательно слушают речь Тоточабо — этим чипевайским, то есть невразумительным, именем называли нашего «заветного» человека. Я покраснел от стыда за свою рассеянность, выдал толику испарины и вслушался. Вот приблизительно то, что я сумел уловить из его слов.

Тоточабо говорил:

— … Наиглупейший виртуоз после нескольких лет занятий способен на расстоянии расколоть хрустальную вазу, сыграв всего одну ноту, точно соответствующую хрупкому равновесию стеклянной материи. В пример приводят не самых тупых скрипачей, которые проделывают это, почти не задумываясь. Хозяйка дома кичится тем, что принесла в жертву Искусству или Науке (как получится) лучшую стекляшку своей коллекции, какую-нибудь семейную реликвию, и так радуется, что забывает отругать сына, который возвращается из школы совершенно пьяный: сын погрязнет в пороке, провалится на экзаменах, дойдет до того, что займется коммерцией, станет богатым и уважаемым, и вся цепь последствий зависит от одного определенного музыкального звука, выраженного числом. Я забыл сказать, что единственное слово, которое рыбы способны произнести, это слово «искусство». Продолжим.

Физики Хладни и Савар, воздействуя вибрацией на металлические пластины, покрытые тонким слоем песка, получали геометрические фигуры из узловых линий, разделявших зоны колебания. Используя вместо песка размолотые в порошок семечки подсолнечника, смешанные с камедью, эти ученые или, как их небезосновательно величают…

— Наелишь мы твоими ишториями, — прошамкал гасконский эрудит Иоганн Какур, выкатывая налитые красным вином глаза. Подойдя к Тоточабо, он раздраженно сунул ему под нос несколько книжонок с картонными закладками и разноцветными карандашными пометками на полях.

— Ну уж нет, мой маленький, — елейно протянул старик.

Ошарашенный эрудит выронил книги. Я подошел и незаметно их подобрал. Имена авторов мне ни о чем не говорили: Хиггинс, Де ля Рив, Фарадей, Уитстон, Рийке, Зондгаус, Кундт, Шаффготш. Был еще отдельный том из собрания сочинений Гельмгольца, который я отложил в сторону. Под конец я обнаружил «Словарь рифм» и «Энциклопедию оккультных наук» и погрузился в чтение последней, не забывая выпивать после каждой статьи, с тем блаженством, которое испытываешь всякий раз, когда находишь кого-то глупее себя.

— Звук оказывает сильное воздействие на огонь, — продолжал старик, когда я вновь прислушался. — На воздух, как вы можете слышать в данный момент — посредством голоса или прочих средств. На воду, как вы знаете из исследований физиков Плато, Савара и Мора, а также из работы доктора Фаустролля, патафизика, о жидких венах, особенно когда они текут вертикально из отверстия в тонкой стенке. И на землю. Я имею в виду твердое вещество, состоящее — по мнению Тимея Локрийского — из кубов, как, например, те вибрирующие пластины, о которых я вам уже рассказывал. В качестве примера я бы добавил стены Иерихона, если бы обращение к подобному авторитетному факту не было сегодня, в наш век просвещенцев, несколько дискредитировано.