Катрин Панколь - Крутые мужики на дороге не валяются

Она давала себе слово, что больше никогда Его не увидит, не подпустит к себе, не позволит ломать свою жизнь. Он специально все портит. С самого детства. Он всегда беззастенчиво вторгался в ее жизнь: Его девочка не смеет никого любить, кроме Него, своего папочки! Власть отца над ней была столь велика, что она выросла именно такой, как надо было Ему, а теперь вот изо всех сил пытается полюбить другого, всем сердцем, всем лоном, — и неизменно терпит крах, и всякий раз возвращается к Нему.

А Он только этого и ждал.

Он ведь тоже был одинок. Постоянно женился, делал детей налево и направо, а в результате оставался один. Он считал, что это в порядке вещей и не тяготился одиночеством, ведь у Него была дочь. Ни одна женщина на свете и в подметки не годится Его дочери.

Она нарочно припоминала все его выходки, скверные поступки, мелкие предательства. И мечтала о мести. Не видеть его больше! Пусть теперь Он поплачет.

Не отступать.

Она держалась, считала дни, недели. Сбивалась со счета.

Как поживает твой отец? Спасибо, хорошо. Вообще-то я его давно не видела, знаете, у нас последнее время как-то не складывается. Она произносила эти слова совершенно естественно. Веселеньким звонким голоском. Такой интонации она за собой не помнила. Все оказалось очень просто. До смешного просто. Сбросив с плеч тяжкий груз под названием «любимый папочка», можно вновь ощутить себя маленькой девочкой. Свободной маленькой девочкой. Почему же она так безумно Его любила? Да просто была беззащитной, как воробышек, вот Он и вертел ею как хотел. Больше Ему это не пройдет. Воробышек нынче стреляный. Не даст себя охмурить. Папочка, вы сказали? Я о нем даже не вспоминаю. Мне и без него неплохо живется. Особо не скучаю… А вы думали, я буду скучать? С какой стати! Я и без него не пропаду. Она упивалась собственной смелостью, бравируя вожделенной свободой. Хорохорилась изо всех сил.

И вдруг нежданно-негаданно, невесть откуда всплывала тоска по Нему. Незаметно пробиралась все глубже и глубже и взывала, взывала к Нему. Так губы тонущего тянутся из глубины к вожделенному воздуху.

И взывают, взывают к Нему.

Ненасытные, упрямые губы. Плачут, требуют. О папа, папочка мой! Где ты? Куда запропастился? Перед кем размахиваешь своими длиннющими руками? Кому с пеной у рта доказываешь свою правоту? Кому морочишь голову своими глупостями, воображая себя великим мудрецом?

Внутренний голос следовало задушить.

Она носилась по городу. Мчалась как ненормальная, без устали работая руками, ногами, языком. Молола всякий вздор, несла полную чушь. Громко и четко твердила встречным и поперечным, что все кончено. Все кончено. А по ночам снова возникал противный писклявый голосок. Его необходимо было душить. Она ворочалась в постели, повторяла: «Запомни: Он — подлец, подлец. Забудь Его! Забудь!» Но битва была проиграна: ей страшно Его не хватало. Себя не обманешь. Тело переставало слушаться. Она тянулась к телефонной трубке и едва успевала вовремя схватить себя за руку… Глаза искали Его в толпе. Ноги рвались к нему…

Ей становилось все труднее контролировать себя.

Она заводила нового любовника. Прижималась к нему. Сдави меня посильнее в своих объятиях! Я хочу раствориться в тебе, хочу, чтобы мы были неразделимы! Она рвала на нем волосы, кусала до крови. Я люблю тебя одного. Буду любить всегда. Тебя. Одного тебя. Забери меня, увези меня. Далеко-далеко. Она сходила с ума, теряла рассудок. Впечатывалась в него всем телом, желая оставить след, чтобы назавтра он не оставил ее одну. Ее мучил постоянный страх: вдруг он завтра уйдет и не вернется. Он ничего не понимал. Пытался ее успокоить. Опасался, что она его задушит. Она впивалась в его кожу своими ногтями, в его губы — своими зубами, сжимала его плоть своей плотью, его бедра — своими бедрами, терлась кожей о кожу до ссадин. Стремилась дать ему все блаженство, которое женщина способна дать мужчине. Ее губы изучили каждую клетку его тела. Я твоя — гетера, путана, рабыня. Наслаждайся мною, я вся для тебя. Только не уходи. Я зажму ногами твои ноги, и ты останешься. Не бросай меня, не бросай. Возьми меня с собой, возьми с собой. Ее неистовство казалось ему смешным. Умоляю, скажи, что любишь меня, что любишь меня больше всех на свете. Иначе жизнь потеряет смысл. Твоя любовь дает мне силы для борьбы с Ним… Любовник пожимал плечами, недоумевал. Девица попалась чрезвычайно экзальтированная!

Она неотступно следовала за ним, не давала ни малейшей передышки. Требовала постоянного внимания.

Он оставался с ней. И она, торжествуя, гордо шла рядом с ним, висла у него на руке. Счастливая собственница. Признанная госпожа.

Он позволял себя превозносить.

Она сопровождала его повсюду, из страха… Страха мучительного, упоительного. Летела к нему на волшебных крыльях страха, мчалась по воздуху, словно безумная, покачиваясь, шла ему навстречу, прижималась, успокаивалась, переводила дыхание. По ночам пыталась спрятаться в его теле, лежала, засунув голову ему под мышку, уткнувшись губами в его грудь, прикрыв глаза. Он молчал, не сдерживал ее, позволял боготворить свое тело, большое, крепкое, твердое. Обхватив его руками, она чувствовала себя в безопасности. Ей не нужны были слова. Она повторяла одну и ту же волшебную фразу, напевала ее, словно колыбельную, пытаясь убаюкать, успокоить себя. Прижимаясь губами к его груди, впиваясь зубами в его кожу, ногтями — в его плечи, обнимая бедрами его бедра, впитывая его тепло, она повторяла свое заклинание. «Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Я люблю тебя, люблю тебя», — твердила она, пока он брал ее на полу рядом с кроватью, прижав спиной к двери, опрокинув на сиденье автомобиля. «Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Возьми меня, возьми все, что у меня есть, забери меня, убей меня», — шептала она, сомкнув веки, словно ослепнув.

Он смотрел на нее в изумлении.

Почему она так за него держится? Она что, сумасшедшая?

Почему она так сильно его держит?

Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя… Она бормотала свое заклинание до полного пресыщения. До краев была полна любовью. Своей к нему любовью. Она ощущала прилив свежих сил всякий раз, когда сжимала его железной хваткой, когда он забывался в ее объятиях, ронял голову ей на грудь, его руки и губы сдавались на ее милость. И, сломив сопротивление, усыпив его потоком нежностей, она устремлялась вперед, впивалась зубами, вонзалась ногтями, проникала в самый мозг, стремясь очистить его от посторонних мыслей, подпитывалась его силой, управляла его руками, ногами. Он не имел ничего против. Повсюду таскал ее за собой. Повиснув у него на шее, она победно взирала на окружающий мир. Отныне она не боялась встретиться лицом к лицу с Ним.