Катрин Панколь - Крутые мужики на дороге не валяются

Ее сердце распахнулось. Она готова была отпустить Его…

Она простила Его. И остальных тоже.

Она примирилась с Ним. И с остальными тоже.

И теперь, когда она все это поняла, Ему пора было уходить.

Теперь, когда они наконец помирились…

Он уйдет без боли. Она не допустит, чтобы ее папочка страдал. Он не будет мучительно задыхаться, как предсказывали врачи в броне халатов, притворно сочувствуя Ему. Иногда больные буквально с ума сходят от боли, приходится привязывать их к кровати… Нет, Он уйдет легко, на цыпочках.

Она была готова.

Отныне она за старшую, ей предстоит обо всем позаботиться. В тот день она дала Ему слово.

И держала его.

Стойко.

Он говорил: «Ты вся красная, дочка, давай-ка припудри нос». Укорял: «Ты совершенно за собой не следишь. Эта юбка в мелкую складку просто немыслима». Донимал: «А где мое красненькое? Ты забыла его принести? Ты совсем спятила, девочка».

Он сердился, ругался, чертыхался. А она молчала.

Она знала, что любит Его, и большего не ждала. Мучительное ожидание осталось в прошлом.

Ей хотелось, чтобы вокруг них высились горы, а у ног пенились моря, только бы Он хоть немного развеялся. Чтобы вокруг были кабаки и прелестные женские попки, лишь бы Он утолил жажду…

И главное, пусть Он не страдает. Пусть уйдет без боли.

Она видела, что болезнь с каждым днем подступает все ближе и скоро Он уже будет не в силах сжимать зубы и храбриться.

Однажды… однажды вечером она заехала к Нему по дороге домой.

За ужином были сплошь кретины, говорили много и шумно, хвастались, жонглировали цифрами, обращались к статистике, прикидывали прибыль, делали далеко идущие выводы…

И вот по дороге домой она заехала в больницу.

Было около полуночи. Она поднялась на лифте на восьмой этаж и зашагала по длинному белому коридору, по зеленому линолеуму, к Его палате. Кругом стояла такая тишина, будто все больные одновременно вымерли.

Тихонько, чтобы не разбудить Его, она толкнула дверь.

В первую минуту ей показалось, что она ошиблась номером, потому что по обе стороны кровати выросли железные прутья. Кровать превратилась в клетку. Она не сразу разглядела за прутьями Его: Отец съежился, как младенец, и перекатывался из стороны в сторону, ударяясь головой о стальные бортики. Он скулил, задыхался, запрокидывал голову, задыхаясь, заглатывал воздух, сжимал кулаки, извергая надрывные стоны.

Младенец, который мечется в постели, спасаясь от боли. Глотает воздух, перекатывается, бьется головой о прутья, кусает кулаки и стонет. Беспомощно стонет…

Некоторое время она с ужасом смотрела, как корчится от боли Его огромное тело, потом опомнилась, помчалась по коридору и влетела в комнату ночной сестры. Та вязала на спицах, то и дело сверяясь с выкройкой. Ее губы неслышно двигались, считая петли, ловкие пальцы переплетали нити разных цветов.

— Вы видели, в каком состоянии мой отец? Вы Его видели? — закричала она, вцепившись руками в холодный стол. — Сделайте что-нибудь! Его нельзя так оставлять!

— Я поставила бортики, чтобы он не упал.

— Я не об этом… Поймите, Ему больно. Ему больно! Вы слышите, как Он стонет?

Она трясла головой, едва сдерживаясь, чтобы не растерзать сестру вместе с вязанием, не вонзить ей спицы прямо в грудь, спокойно и безразлично вздымавшуюся при каждом вдохе. Не отводя глаз от выкройки, сестра ответила: «Нет, не слышу». Она установила решетки и больше ничем помочь не может. Вот утром подойдет доктор, с ним и поговорите, а она никаких решений не принимает, она только исполняет предписания. Сестра повела бровями, начиная новый ряд петель.

— А позвонить, нельзя ли позвонить доктору? Он оставил свой домашний номер, на случай, если…

— Звонить доктору, в такое время? Да вы с ума сошли!

Нет, пока еще не сошла, но скоро сойдет, если никто не поможет ей облегчить страдания отца.

— Вы с ума сошли, с ума сошли! — повторяла сестра, расправляя свитер и зажимая под мышкой спицы. — Я не позволю вам ему звонить!

— Не дадите позвонить отсюда, я пойду к телефону-автомату…

Она схватила аппарат и набрала номер врача, разбудила его, промямлила что-то невнятное в свое оправдание, попросила добавить отцу морфия, дать Ему вдвое, втрое больше…

— Но поймите, я не могу, не могу я этого сделать, — отвечал доктор, — у Него и так максимальная дозировка. Если я добавлю еще, он умрет… я врач, я не могу убивать своих пациентов!

Она умоляла его, просила сделать все что угодно, только бы отец из беспомощного младенца опять превратился в человека, только бы перестал биться головой о стальные прутья.

— Умоляю вас, доктор, все что угодно…

— Ну я же не могу, не могу. Если я вас послушаю, ему крышка. Понимаете, крышка!

— Неважно, — отмахнулась она, — это все неважно. Для Него и так все кончено, вы же знаете. Вы не говорите об этом вслух, но знаете. Пытаетесь ободрить, но в душе понимаете, что счет идет на дни. Зачем же продлевать Его страдания? Объясните мне, зачем?

— Я врач, вы не можете от меня этого требовать…

— Я подпишу любую бумагу, все, что велите, прямо здесь, в присутствии сестры. Потом расскажете, что я вас шантажировала, грозилась выпрыгнуть в окошко, что-нибудь в этом роде… Ну пожалуйста, пожалуйста, доктор… Я не хочу, чтобы Он так страдал, не хочу…

На том конце провода воцарилось молчание. Врач не знал, что ответить.

— Я все подпишу, в присутствии сестры. Она будет свидетелем, скажет, что я ей угрожала… Я все подпишу. Вам не придется ни за что отвечать, вся вина будет на мне. Пожалуйста, доктор, ну пожалуйста! Зачем такой ценой продлевать Его жизнь на несколько дней? Это бесчеловечно, недостойно. Во имя чего Он должен так страдать? Вы же знаете, что Ему конец, он храбро сражался, но проиграл. Вы это знаете. Вы уверены, что это — конец. Во имя чего Он должен страдать?

Доктор по-прежнему либо молчал, либо механически повторял: «Вы требуете невозможного, я врач, моя работа лечить, а не убивать, дарить жизнь, а не смерть…»

— И это, по-вашему, жизнь? Это уже смерть! Он весь сморщенный, как младенец! Стонет как младенец, сосет как младенец, ревет как младенец!.. У Него даже нет сил ругаться, не то что бороться, Он и встать-то самостоятельно не может… Прошу вас, доктор! Приезжайте и сами посмотрите, если вы мне не верите. Послушайте, как Он стонет. Это невыносимо. Когда вы Его увидите, вы тоже будете согласны на все… Умоляю вас, доктор, пожалуйста… — заклинала она.

Она была готова ко всему, и врач это почувствовал. Некоторое время он молчал. Сестра перестала вязать и так напряженно вслушивалась в тишину, что ее пальцы, неподвижно застывшие на спицах, излучали слабое свечение.

Наконец врач прошептал:

— Передайте трубку сестре…