Жиль Легардинье - Не доверяйте кошкам

— Нельзя, чтобы желудок был пустым. Даже больной организм нуждается хотя бы в минимуме пищи. Я приготовлю тебе вкусный бульон.

«Докатилась! Какой ужас! Мне только что исполнилось двадцать девять, а я уже говорю как моя мать! Это конец, налицо все признаки надвигающейся старости! Однажды я велю ему надеть теплые носки, и он назовет меня „мамочкой“ перед нашими детьми…»

Отправляясь на кухню, интересуюсь:

— В твоем холодильнике, конечно же, не из чего сварить легкий бульон?

— Разве что из пиццы и мясных наггетсов…

Я позволяю себе открыть его холодильник. Класс. Я чувствую себя дома, у нас дома. На кухонном столе замечаю знакомые папки, сложенные в две стопки. Никаких надписей, ничего, что позволило бы догадаться об их содержимом.

Рик ворчит:

— Ненавижу болеть.

«Тоже мне новость! Мужчина, который не любит болеть! Покажите мне хоть одного, кто будет лечиться без нытья, не изображая из себя жертву инквизиции!»

Рик отбрасывает одеяло. Он действительно не одет, по крайней мере до пояса. А может, вообще весь голый. И снова ворчит:

— То жарко, то холодно, я так больше не могу. Может, откроем окно?

— Ты прав, как раз пневмонии тебе и не хватает.

— С меня сто потов сошло со вчерашнего вечера. Мне будет гораздо лучше, если я схожу в душ.

Мне кажется, он собирается встать. Я чувствую себя неловко. Лучше пойду домой, поищу, из чего можно сварить ему бульон. Не хочу видеть его без одежды, то есть не в таких обстоятельствах. Странные все-таки эти мужчины. Им проще показать свою задницу, чем открыть свое сердце.

— Пойду к себе за овощами.

— Ты вернешься?

Судя по его тону, он действительно этого хочет.

— Буду здесь через десять минут. Ты как раз успеешь принять душ, раз уж тебе так хочется.

— О'кей. Я не буду закрывать дверь.

На самом деле мне требуется всего три минуты, чтобы спуститься к себе, взять овощи, еще что-нибудь, пригодное для супа, и вернуться назад. Но я хочу дать ему время. Это нехорошо, но я так рада, что он заболел… Сейчас мы словно живем вместе, словно нет ничего, кроме наших отношений. Он нуждается во мне, я за ним ухаживаю, между нами никто и ничто не стоит. Идеальная жизнь. Наверное, это и есть счастье: парень, свалившийся с простудой, и девушка, умеющая варить суп.

Вернувшись назад, я с порога зову:

— Рик?

Тишина. В ванной не слышно шума воды. Прохожу в спальню. Рик уснул. Тихонько иду к нему на цыпочках. Он спит глубоким сном. Осторожно сажусь на край кровати. Смотрю на него и решаюсь прикоснуться к его лбу. Мои пальцы пробираются в его волосы. Я никогда еще не видела его с закрытыми глазами. Спящие люди всегда выглядят трогательно. В этот момент они уязвимы. Словно отправившись далеко, они в некотором роде доверяют вам свое тело.

Рик спит так крепко, что я могла бы прижаться к нему, и он бы даже не почувствовал. Но я не осмеливаюсь. Мне и так неплохо. Наконец я могу рассмотреть форму его плеча и руки. Наконец могу изучить линии лица, подбородок, губы. Длинные ресницы и веки пока скрывают его взгляд. Я снова глажу его, и мне нравится думать, что, несмотря на крепкий сон, он чувствует мое прикосновение и ничего не имеет против.

Рик, ты оказал мне доверие и впустил к себе в дом. Ты положился на меня в лечении. Позволяешь мне прикасаться к тебе, как никогда ранее. Почему же ты не рассказываешь мне о своей тайне? Отчего ты заболел? Тебя так подкосил твой безрассудный план? Я знаю, что ты ничего мне не скажешь. Мне просто хочется, чтобы это мгновение длилось вечно, я не прошу ничего другого у жизни, лишь бы всегда чувствовать то, что испытываю к тебе в эту секунду.

Неожиданно я вспоминаю о папках на кухонном столе. Сначала гоню от себя эту мысль, но она постепенно овладевает моим разумом. Рик никогда ни в чем не признается, но у меня есть шанс хоть что-то узнать. Я оборачиваюсь в сторону кухни и вижу их. Должна ли я следовать за своими пальцами, затерявшимися в его волосах, или идти за своей интуицией, приказывающей мне воспользоваться этой единственной возможностью? Адвокат и прокурор в моей голове распаляются все больше. Прокурор угрожает, но адвокат показывает ему язык. Разъяренный обвинитель выскакивает из-за стола и набрасывается на адвоката. Они носятся по залу суда, пытаясь задушить друг друга своими меховыми шарфиками. Это выглядит чудовищно. Приходится объявить перерыв.

Я оставляю Рика. Прикрываю дверь в спальню, чтобы он не застал меня врасплох. Руки у меня дрожат. С какой папки начать? Я беру первую попавшуюся. Там лежат счета. Вторая содержит акты по ремонту компьютеров. Если это его настоящая работа, она отнимает у него не много времени. А вот в следующей папке обнаруживаются фотографии. На них резиденция Дебрей — величественное сооружение с многочисленными черепичными крышами, мастерские и, по всей видимости, разные входы в поместье. На некоторых снимках запечатлен электронный кодовый замок, снятый в телеобъектив: видно, как чей-то палец нажимает на определенную кнопку. Сложив снимки вместе, получаешь код. Имеются также аэрофотоснимки. Я лихорадочно просматриваю документы. Где он все это раздобыл? Четвертая папка, красная, самая толстая. Я снимаю с нее резинки. У меня нехорошее предчувствие. Сверху лежит ксерокопия календаря — 31 октября отмечено крестиком. Далее следуют планы дома, мастерских и завода. На некоторых из них синим цветом намечены маршруты. Внезапно мне попадается на глаза нечто еще более удручающее: копия плана с надписью «Основной зал музея». Я плохо ориентируюсь в картах и планах, но совершенно понятно, что здесь отмечено расположение витрин. Витрина номер семнадцать энергично обведена красным.

Из комнаты Рика доносится шум. Я в панике закрываю папки.

— Жюли!

— Иду!

Рик сидит на кровати. Волосы у него взъерошены — и от моих ласк, и от подушки. Он потягивается.

— Долго я спал?

«Слишком долго или недостаточно долго — это как посмотреть: с твоей стороны или с моей».

Через двенадцать дней, накануне торжественного открытия музея Дебрей, Рик собирается выкрасть содержимое его семнадцатой витрины. Наверное, самые красивые бриллианты коллекции. Как я могу жить спокойно, зная об этом?

Неудивительно, что я вся на нервах. На работе подпрыгиваю от малейшего звука. Вчера я издала вопль, достойный фильма ужасов, поскольку мне показалось, что на меня с гигантским ножом надвигается маньяк. На самом деле это был всего лишь Николя, который, паясничая, нес багеты.

— Ты чересчур расстряжена, — заявил он мне.

Видимо, это означало, что я расстроена и напряжена. Хорошо, что месье Калан больше не приходит, а то бы я сама с ним разобралась. Даже Софи заметила мое состояние, но я ничего ей не рассказала.