Кристиан Гарсен - Полет почтового голубя

— И все-таки кое-что от меня ускользает, — заметил он, выходя из дома 92 на Ванфуцзин.

Чжоу Енлинь любезно улыбнулся.

— Видите ли, месье Трамонти, — сказал он, сопровождая свои фразы кивками головой, — я думаю, что вам нужно стать «пористым». Да-да, я не шучу. Вы недостаточно… открыты. Может, именно поэтому многое от вас ускользает. Дайте возможность вещам пройти через вас.

Они шли по Чанъань, заполненной почти так же, как днем, велосипедами с тренькающими звоночками. Иногда рычащий сигнал клаксона разгонял велосипедистов, но едва большой черный автомобиль проносился мимо, как они снова сливались в невозмутимо движущийся поток.

— Кажется, это Фрэнсис Бэкон сказал, — продолжил Чжоу, — «живопись раскроет тайну природы только в том случае, если художник не будет знать, как к ней подступиться». Для западного человека замечательно сказано.

Еугенио недовольно поморщился.

— Мне сказали почти то же самое о полете почтового голубя, — пробормотал он.

— Вот видите! — радостно воскликнул Чжоу и без перехода быстро продолжил: — Виолетта просто прелестна, не правда ли? И она знакома со многими людьми. Может, вы смогли узнать у нее что-нибудь о молодом Савелли?

— Вот чего я не понимаю, — произнес Еугенио. — Я ни о чем ее не расспрашивал. Она сама о нем заговорила. Как вы это объясните?

— Мой сын тоже знает это место, — сказал Чжоу Енлинь, не глядя на Еугенио. — Мы с ним однажды случайно здесь встретились, — добавил он. — Надеюсь, вас это не шокирует?

Еугенио молча покачал головой. Он понял, что его встреча с сыном господина Чжоу не состоится. То ли из-за того, что Чжоу и его сын встретились здесь, то ли потому, что сын использовал Виолетту в качестве посредницы.

— Видите ли, — продолжил Чжоу Енлинь, — это частные заведения, оставшиеся от эпохи, официально канувшей в лету, но все еще присутствующей в так называемой «социальной» памяти или в «образе жизни». Тот, кто попадает сюда, выбрасывает из головы все, что делает жизнь тягостной и неблагодарной. А если повезет, то не вспоминает об этом даже уходя. Можно ограничиться разговором — что случается довольно редко, нужно признать, — он гортанно засмеялся, — можно ничего не говорить и курить в одиночестве на кушетке, ужинать одному или в компании, можно заняться любовью, а можно делать и то, и другое. Задействованы все органы чувств. Полумрак и тишина, запахи и контакты — все рассчитано на то, чтобы умиротворить тело и душу на основе здоровой чувственности. Здесь умеют хранить секреты. Эти места знают ужасные тайны, но ни одна из них ни разу не выплыла наружу. Девушки работают только под псевдонимами. Раньше это были названия цветов или драгоценных камней. Сегодня это часто французские или американские имена, в зависимости от национальности клиента — однако китайцы по-прежнему имеют право на цветы и камни. Для французов Виолетта — это сразу два значения, не так ли? Одновременно цветок и имя.

Они подошли к отелю.

— Звоните мне без всяких колебаний, если почувствуете в этом необходимость, — сказал Чжоу Енлинь. — И хорошо проведите время в Сиане.

Они попрощались, и Еугенио вошел в отель. Из ресторана доносились приглушенные звуки оркестра, который, как всегда отвратительно, исполнял «Богему» в атмосфере всеобщего равнодушия.

Мадемуазель И Пинь была молодой высокой женщиной, очень худой, с немного выдающейся вперед челюстью, и страшно близорукой, если судить по толстым линзам ее очков. Цветастое платье подчеркивало ее прекрасно развитую для китаянки грудь. Наверняка в ее роду были тибетки, подумал Еугенио, который где-то читал, будто у некоторых тибеток были очень пышные груди, что давало пищу разнообразным фантазиям у китайцев-мужчин. И Пинь была профессиональным гидом, и именно как гид — бесстрастный и вежливый — она повсюду сопровождала Еугенио. Вначале они отправились в отель, и пока Еугенио устраивался в номере, она ожидала его в холле, листая женский журнал типа «Современной женщины», затем проводила его на место раскопок терракотовой армии. Когда они подъехали туда в такси, несколько нищих, в большинстве своем очень молодых, кинулись к ним навстречу. И Пинь отогнала их, как воробьев, что-то крикнув довольно жестким тоном. Однако один старик не захотел уходить и начал жутко кричать, угрожая им кулаками. Увидев его вблизи, Еугенио отшатнулся. Череп старика был проломлен и прямо посередине срезан под прямым углом параллельно виску, так что казалось, будто у него всего одно полушарие. И Пинь продолжала с ним говорить резким тоном, потом, подойдя ближе, сунула ему в руку старую затасканную купюру, похожую на кусок тряпки. В конце концов старик, чертыхаясь, удалился.

— Бедный старик, — сказал Еугенио. — Что с ним случилось?

— Он не старик, — ответила И Пинь. — Ему еще нет и тридцати. Это из-за несчастного случая он так быстро состарился. Он работал на стройке, и мешок с кирпичами упал ему прямо на голову. Больше он не может работать.

Еугенио смотрел, как «старик», ковыляя, направился к туристическому автобусу.

— Знаете, среди деревенских много калек, — продолжила И Пинь, — хотя здесь еще не деревня, далеко не деревня. Однако условия, в которых живут эти люди, вас поразили бы. Если хотите, мы можем съездить посмотреть. Это жилища троглодитов, без воды и электричества, в крошечных гротах, вырезанных в скале, с одним входом. Там живут целыми деревнями, с козами и курами, детьми, которые не ходят в школу, несчастными стариками и безработными взрослыми, в большинстве своем бывшими крестьянами. Однако земли во всем районе запрещается обрабатывать из-за раскопок терракотовой армии, которые неизвестно когда закончатся.

Ненастоящий старик приставал теперь к целой группе японцев, которые его фотографировали.

— В общем, во имя культуры запрещается культивировать, — подытожил Еугенио, но его игра слов осталась незамеченной, И Пинь ее не поддержала.

За обедом, на который им подали несколько видов равиоли, они немного поговорили о терракотовой армии, затем переключились на Париж, где И Пинь побывала всего один раз и надеялась еще вернуться, так как ей очень понравились французские мода и духи. Их разговор часто прерывался долгими паузами, но И Пинь это не смущало — она явно предпочитала мечтать в тишине, чем изо всех сил пытаться вести беседу. Впрочем, это устраивало и Еугенио, который, однако, повторял себе, что рано или поздно нужно заговорить об Анн-Лор. После обеда они прогулялись вокруг пагоды Дикого гуся и по старой части Сианя, обнесенной гигантскими толстыми стенами. День был великолепен. Легкий бриз нес с собой ароматы гвоздики и апельсина. Еугенио казалось, что люди на улицах беспричинно улыбаются. Затем на узкие улочки быстро опустилась темнота и на фасадах старых домов зажглись тысячи бумажных фонариков. Это создавало обманчивые перспективы, странную игру теней и света, призрачных огней, из-за чего задние дворики неожиданно принимали вид больших площадей, в которых с трудом можно было распознать крошечные патио, а тени на некоторых улочках только подчеркивали, увеличивая и отражая как в зеркале иллюминацию на других улицах.