Татьяна Мудрая - Геи и гейши

Глянцево-черные жвалы крепким замком сомкнулись вокруг талии нашего бедняги и с плотским хрустом рассекли его на две аккуратных половинки, тем самым показав, что он уже не ничто, а нечто. Песок сомкнулся, скрыв под собой картину сего хладнокровного убийства.

Но тотчас же настоящий муравьиный лев — окуклившаяся личинка метаморфа — энергично вывинтился из песка и вышел на его поверхность. Затрепетали и раздвоились атласно-черные подкрылки, и из-под них вытянулись, расправляясь, нежные, как батист, лазурные крылья в тонкой сетке прожилок; глаза-полушария из множества граненых фасеток венчали голову царской короной. Новорожденное существо загудело, подобно органу, и круто взмыло в утренний воздух. Ничего от вялого пожирателя букашек не было в нем — то поистине была стрекоза, миниатюрный радужный дракон: впрочем, вовсе не миниатюрный, потому что эльфическое Сияющее Дитя тотчас высвободилось из покрывал, село на него так плотно, что ноги почти слились со шкурой, и начало расти вместе со своим летуном прямо на глазах, одновременно сливаясь с ним и вбираясь в него.

Вот так существо, которое по недоразумению называло себя Шэди, побывав жрецом и жертвой, личинкой и ее едой, игроком и его маской, женихом, мужем, отцом и их тенью, стало самой лучезарностью во плоти; и когда оно восседало и раскачивалось на листе лотоса, от него по кругу падало двенадцать лучей, подобных лотосовым лепесткам, в знак того, что солнечный год состоит из двенадцати месяцев. Когда же настал вечер и молодая луна, обернув свои рога книзу, излила свой кроткий свет, лепестки засверкали еще ярче, и среди них стал виден более бледный и чуть более короткий тринадцатый. То был символ тринадцати лунных месяцев, лунного года, что равен солнечному без одного дня, но вполне сравняется с ним, когда тот включит в себя, меж Стрелком и Скорпионом, провидческий месяц Лекарки и Ткачихи. Ведь не напрасно говорят люди в мифах и сказках — «год и один день»; это год одновременно Солнца и Луны, полный и продолжившийся, система замкнутая и разомкнутая, единая и двоякая, конечная и не имеющая конца. В году двенадцать малых лет — это целокупность; двенадцать и один — открытость миру. Тринадцать — дорога, двенадцать — возвращение. Что отдается на год и день, теряют навсегда, а что рождается в начале этого срока — живет вечно. Но как равны и тождественны оба года, солнечный и лунный, так и путь равен дому, и кольцо есть то же, что стрела, и смерть — одно с жизнью.

И вот настало время дать новому существу имя; тогда Двенадцать с Арахной во главе единодушно решили, что он зовется Шайн, то есть Сияние. Шайн снова стал в круг, и его восприемники стали величать и величить его.

— Он протянул паутину между небом и землей и соединил их, — сказал Стрелец.

— И похитил небесный огонь, — сказал Козерог.

— И соединил Короля с его Шутом, — добавил Водолей.

— Слил два простых креста: из вороненой стали и чистого серебра., - в один восьмиугольный, — сказали Рыбы.

— Распялся на всю землю и за всю землю, — сказал Овен.

— И пронзен кинжалом лунным, сам себя принес он в жертву, — продекламировал Телец.

— Преломив себя, как хлеб, — прибавили Близнецы.

— И напоив мертвых из жил своих — живой водой, — добавил Рак.

— Знал — и держал в своей ладони — все виды жемчуга: розовый — любви, серый — разлуки, черный — смерти, белый — воскресения, голубой и золотой — неба и рая, — сказал Лев.

— Погиб, но был воставлен во плоти, — сказала Дева.

— Испил вина и сам в него претворился, — произнесли Весы.

— Вынес Змея на своих плечах и открыл тем самым эру Змееносца, — торжественно подытожил Скорпион. — Да будет благословенно Дитя!

— А знаете, — вдруг произнес тот, кто звался раньше монахом Марианой, под общий добродушный смех, — ведь я хотел сначала двенадцать месяцев изобразить (ну, знаете ведь сказку Маршака) и каждому придумать назначенье в кругу занятий легких и влюбленных. Создать идиллию трудов и дней, подобную той, что нашла японская невеста в двенадцати кладовых Огневого Таро, этого доброго аналога Синей Бороды. А вот что получилось! Вместо Гесиода — Овидий, на месте идиллии — фантасмагория, вместо классической ясности — комедия ошибок с переодеванием, а похороны сардельки (снова смотри картину Ф. Гойи) оборотились первым днем вселенского карнавала. Но, к счастью, форель пробила лед, хотя и он при этом слегка тронулся, господа присяжные заседатели!

— Во всем, абсолютно во всем есть как свет, так и тень, — без помех философствовала тем временем Белладонна, которая почему-то не изменилась ни капли. — Наша работа — учуять их и, учуяв, отделить одно от другого в интеллигибельной центрифуге, как молоко от сливок. И ничего не упразднять! Ведь именно такой была задумана великая земная игра для обучения робких человеческих улиток. И — внимательно различать. Ибо плох тот, кто уповает выбросить из жизни ее теневую сторону; но никуда не годен и не желающий отделить чистоту от грязи в своих делах и мыслях.

А Шайн положил свои руки на ладони женщине. Кто из присутствующих был ею — неясно, может быть, все сразу; но походило это действо на то, как храмовый чтец возлагает руки на открытую вширь книгу, благословляя ее распахнутые крылья.

— Женщина сама — книга между книг, — заговорил он, и никто никогда не слышал голоса столь вдохновенного. — И счастлив тот, кто смеет в ней читать. Женщина несет в себе знак Солнца. В ее книге тысяча историй, в том числе и те, которыми здесь обменивались: все истории и легенды мира, ибо тысяча — метафора целокупности. Но женщина украшена еще и Луной, и книга ее есть Книга Темной Ночи, движение от тьмы ко тьме, от тысячи сказок к тысяча первой. Это значит, что помимо всех историй, она включает еще одну, порождающую из себя все прочие. Но какая это история — того не знает никто: может быть, эта?

И он начал говорить, оперев на растворенную книгу — потемневший пергамент ее кожи, виноградную вязь ее кудрей, хитросплетенную киноварь ее буквиц и губ — обе ладони, словно впитывая ими содержание. То была -

Один человек каждую весну бросал работу, рвал все связи и отправлялся в одиночку покорять самые высокие вершины мира. И вот однажды ушел он не совсем так, как в прошлые разы: покусился он на самую высокую и таинственную вершину мира в те дни, когда внизу у него появилась девушка, согласная его ждать. Три года уже длился этот союз, и не первый раз он отрывался от ее теплых объятий, но на сей раз твердо обещал, что это последний его поход и что, получив от своих скитаний высшую награду, он вернется к ней навсегда. Думал ли он, в чем смысл и его путешествия, и его обещания? Вряд ли, одно он знал: тянуло его уйти и совершить задуманное так, как никогда до того.