Татьяна Мудрая - Геи и гейши

Вот и в тот раз я издалека увидел его сутулую старческую спину в голубенькой рубахе. Ее пересекали узкие лямки плечевого мешка, больно уж старорежимного — той поры, когда их делали из холщовой наволочки и веревки, что намертво схватывает два соседних угла и, перекидываясь на оба противоположных двойной скользящей удавкой, туго затягивает горловину. Торба, что маячила перед моими глазами, была, однако, сшита в худшем случае из тканного в узор гобелена, а в худшем — из персидского ковра ручной работы и сделала бы честь самой Мэри Поппинс: яркое пятно на фоне выцветших одежек. Вглядевшись, я понял, что поперек лямок была положена еще и куртка какого-то несокрушимо пурпурного оттенка (и, кажется, такой же музейной работы); на голове моего предшественника увидел я забавный колпачок о двух рожках с махорками на концах — точно такой, какие модны нынче у подростков.

Он, кстати, двигался куда элегантней, привычнее и быстрей меня: посох, которым я бы на его месте толкался о землю, а он на моем должен был бы, наверное, подпирать дряхлую грудную клетку, играл и танцевал перед ним в воздухе, как тросточка щеголя-англомана. И, тем не менее, расстояние между нами уменьшалось вместо того, чтобы увеличиваться, а дорога, этакая серая в яблоках бетонная полоса, показалась мне широченной рогаточной резинкой, которая, сокращаясь, грозила прямо-таки вмазать нас друг в друга.

Я не выдержал и окликнул его: «Эй!»

Мешочник обернулся. Лицо у него было обыкновенное: бледноватое, без определенного возраста, хотя с довольно морщинистым выражением, и очень живое. Не бродяги, скорее — кабинетного сидельца, который неожиданно рискнул переменить образ мыслей. Глаза были небольшие, однако темные и чистые, будто глубокий колодезь с ключами на дне. Глаза дурачка, которому, как известно, случается всех умников за пояс заткнуть.

— Вот хорошо, что догнали меня, — ответил он. — Можно сказать, прямо к обеденному столу поспели. А то рюкзак с его припасом уже порядочно стал оттягивать мне плечи.

Мы сошли с дороги на травку. Самого стола он, конечно, не достал, но скатерку вытащил, причем довольно хитрую: с одной стороны непромокаемая пленка, с другой — прямо-таки вылощенное камчатное полотно. А поверх скатерти поместилась такая уйма мисочек, чашечек, плошек, ложек, вилок и стаканов, кажется, с самого начала уже полных доверху, что его тара имени Марии Благодатной вполне оправдала свою богатую наследственность.

— И что вы делаете на дороге? — спросил он, когда мы отчасти разделались с едой.

— Трудно сказать. Иду, куда она, сердечная, меня выведет.

— Как замечательно! И я тоже. Значит, нам по пути. А какой смысл вы вкладываете в это ваше занятие?

— Тоже не знаю. Просто время от времени живу таким вот манером. Вы тоже?

— О, я жду вестей или, может быть, какого-то особого знака. А знаете, как говорят: чем больше ждешь, тем выше шансы, что тебя найдут и подберут. Вот только немногие робинзоны автобусных стоянок это понимают.

Сентенцию эту, которая показалась мне странноватой — я даже хотел его спросить, кто кого, по его мнению, нашел, он меня или я его, и кто должен подобрать нас обоих, — мой собеседник завершил широким взмахом руки, держащей вилку с нанизанным на нее маринованным корнишоном. Огурчик сочно плюхнулся прямо на штанину его брюк.

— Святой Кевин Хакер! Это ж мои выходные! И притом единственные. Ну, не такая беда: мы их сейчас песочком. И самую малость алхимии…

— Интересно вы побожились: имя что-то очень знакомое. Простите, а к какой церкви вы принадлежите — не к той ли, где и я крещен?

— Вполне возможное дело. Наших кругом пруд пруди, но свой своего не всегда узнаёт. Сказать вам наше кредо?

— А это не тайна?

— Ну, мы же не секта, а открытая конфессия. Слушайте: вся информация, необходимая обществу и его отдельным членам, должна быть бесплатной; человек по природе своей творец, поэтому ты обязан творить прекрасное из той информации, которую получаешь, отдавая это прекрасное другим; всё это может изменить твою жизнь к лучшему, но не это твоя главная цель.

— А какая? — поинтересовался я.

— Само служение. Само творчество. Сама информация. И сверх того нечто, о котором бесполезно говорить тому, кто этого не чувствует, и наивно — тому, кто уже это познал. Святой Кевин Митник был первым, кто сформулировал сие in breve, то есть вкратце, и, значит, первым епископом и учителем церкви.

— Оригинальный у вас подход к канонизации и субординации, как я посмотрю.

— Не надо удивляться: главное, что существует служение, именно поэтому можно говорить и о священстве. Диаконы — спецы по связи и взаимопониманию — именуются у нас фрикерами; викарии и простые священники — крекеры (это раскалыватели, щелкунчики частных программ всего живого, а вовсе не сухого печенья, как вы, может быть, подумали, хорошо пообедав), ну а хакеры, то есть епископы, которых я уже упоминал, — это экуменисты: они смотрят на проблему вселенской связи с высоты птичьего полета, переводят один код в другой, сопрягают уже прочитанные программы, работают над их преобразованием, взаимопорождением языка и его грамматики, явления и его алгоритма. Вы понимаете меня?

— Пожалуй. Я сам немного попутался в компьютерных сетях, а к тому же все мое поколение вышло из «Игры в бисер», как поколение неистового Виссариона — из гоголевской «Шинели».

— Тогда я продолжаю. Мы воюем на два фронта. Внутренняя направленность этой войны охранительная: мы отстаиваем право на частную жизнь, то есть на закрытость определенного слоя информации для посторонних. Внешняя направленность — за свободу того знания, что выходит за пределы личного интереса: военного, политического, социального и прочего. А то у нас в глобальном масштабе порядок залезания перевернут: у государства всё под замком, зато семейную жизнь на просвет видать. Знаете, как говаривали в старину: о прокладках с крылышками на всю страну вещаем, а как до майонеза «Кальве» — так сразу: у женщин свои секреты… Общее знание должно служить частной сфере, а не наоборот.

— Вполне с вами солидарен. Особенно по части дамской гигиены. Да, но ведь такие общие принципы, как ваши, абсолютно ко всему прикладываются, ведь всё что угодно можно счесть информацией.

— Ну да, то, о чем я говорил, — это конкретная сфера, в которой мы наводим порядок и применяем наши общие принципы: но не более того. Закрытость ведь попросту мешает нам делать наше главное. Мир издревле, изначально оплетен сетями, паутиной, незримой связью, и по трепету нитей можно догадаться, какое знание проходит через нее и в каком направлении. О, этот инстинкт охотника! Я беру то, что хочу, но его не убывает; вхожу во все двери и сквозь любые запоры — и не нарушаю их целостности. Вот когда чувствуешь себя тем, кто ты есть от рождения — аристократом духа.