Татьяна Мудрая - Геи и гейши

— Вот и шла бы в другое место… исповедовать свою материнскую любовь и заботу.

— Знаешь, а ведь паутина еще и красива, — добавил пророк: он ведь был в придачу и мечтатель. — Смотри, как радуга отражается в гранях крепких нитей, как напряжена звонкая сеть! Ее нити сродни шелку, и паук так же, как шелковичный червь, прядет их из самого себя.

— Вот и любуйся. Нет, право же, какая упорная тварь! Уж ее работа снова почти завершена. Нам бы, разбитым и опозоренным, такое упорство и такое многочисленное потомство, не только телесное, но и духовное.

— Будет по сему, — вдруг отозвался пророк, — и победа придет, и с ней многие сыновья и дочери.

На него иногда находило то, чему он не знал названия, и вынуждало говорить вещи, которые он сам потом почти не помнил.

Однако тут им пришлось спешно прервать свою беседу, потому что они услышали в сотрясении земли звуки копыт и звон оружия, и уйти вглубь пещеры, обнажив мечи в надежде отбить недругов и прорваться.

Враги тем временем подскакали и спешились — они заметили узкий вход.

— Обыщем? — спросил один. — Впрочем, я эту пещеру знаю — небольшая, но холодная, и навряд ли в ней найдешь что-нибудь, кроме перемежающейся лихорадки.

— И все-таки те двое могли впопыхах туда забиться, — возразил ему другой голос. — По времени судя, дальше уйти они бы не успели.

— Не говорите пустых слов, — перебил их разговор тот, в котором наши герои признали самого главного своего недруга и гонителя. — Поглядите на паутину: от края до края, снизу доверху и в три ряда. Если бы они сюда вошли, всю кровососову работу напрочь бы сорвали.

— А сам он тут же притаился, — воскликнул еще кто-то. — Ох, до чего же мерзкая тварь! Вот я его саблей, а то она сегодня осталась без работы!

Потом над ним долго смеялись, что не по зверю снасть, а о том, что он мог обесчестить оружие, никто речи не завел. Слышно было также, как разжигали костер и ставили полотняный навес для отдыха — лезть в пещеру им после тех слов о малярии не захотелось.

Наконец, наступил ранний вечер, жара спала, и всадники уехали назад, решив, что сегодня им уже никого не поймать. Пророк и его друг вышли наружу, слегка надорвав плотную сеть.

— А что с паучихой — будущей матерью? — спросил пророк.

Он ведь был жалостлив к любому созданию Божьему.

И тут они увидели. Прямо перед ними на блестящей и как бы витой нити, спускающейся прямо из середины небес, парила паучиха. Спину ее рассекал косой крест — след от двукратного удара саблей; и эти шрамы тоже сверкали, как насечка на алмазной пластине.

— Интересно. Христианин бы добавил еще, что пророк принял этот знак как знамение и обратился в истинную веру из своего язычества, — сказала Мария- Хуана.

— Я не называл его имени, а, кроме того, пророк, которого ты имела в виду, ни с христианами не желал никогда ссоры, ни с иудеями — это ведь всё был его народ. Начертание же косого креста он понял в его изначальном смысле: как знак уравновешенности мужского и женского начал. В женщине он восхищался ее девической чистотой и изяществом, в женщине почитал мать, а в мужчине видел самоотверженного защитника жен, стремясь уравновесить обе стороны. Его преемники были не столь мудры и последовательны.

Рассуждения их прервал шум голосов и азартное погавкивание: то возвращались со своего праздника виноделы и виноделицы, и наша четверка попала прямо в азартную толпу, слегка хмельную — не столько от духа давленого и уже слегка забродившего на осеннем солнце винограда, сколько от танца и ритуальных вакхических выкриков. Руки до локтя и ноги до колен были обнажены, смуглые тела густо заляпаны гущей и соком, который норовили слизнуть псы, а щенята всех возрастов колбасой носились вокруг и тявкали из последних силенок. То были не телемиты, а скорее простые крестьяне, и четвероногая стража их имела вид одновременно почетный и шутовской.

— Собаки не налагают на себя обета безбрачия, — усмехнулся аббат, — но усердно блюдут противоположную Божью заповедь. Теперь вы видите, от чего отказались?

— Да мы как-то пропустили мимо ушей ваше предложение, отец Эмайн, — ответил Лев, — а вернее, сохранили в сердце своем, но приняли за шутку и вообще оговорку, на которую не требуется никакого ответа.

— Славные люди, и, по всему видно, их воздержание им проблем не доставляет — живут вволю, — добавила Мария-Хуана. — Впрочем, я же говорила, что есть самые разные породы людей, и в иных самой природой соблюдено равновесие. Но мне больше по душе здешний собачий народ — наверное, из-за той истории, что рассказал мне один знакомый народный избранник после ночи, побудившей его к сугубой откровенности.

И она рассказала всем повесть, которую мы назовем -

Жил человек у самого кладбища… Ударение на и, пожалуйста. Так он и сказал, пародируя сразу и неоконченную фразу из «Зимней сказки», и новеллу Мьюриэл Спарк, что развила шекспировскую тему. Да, так вот поселился он в таком месте из милости, потому что был вынужденный переселенец и к тому же нацмен. Что это такое, я не знаю, мой приятель пробовал мне растолковать это при помощи синонимического ряда «чучмек — черный — черножопый», но на последнем синониме я возмутилась и ответила ему стихотворной парафразой: «О, прикрой свою бледную… ногу!» Так вот, этот беженец, какого слова мой дружок тоже никак не мог выговорить, все у него вэпэ и вэпэ, — мудро решил не тратить напрасно силы и время на хождение по инстанциям и обивание порогов: ибо у заглавной нации были аналогичные проблемы со своими соплеменниками, которых активно подвинули в направлении, обратном тому, в котором осуществлялось мирное завоевание территорий. Наш герой, правда, зарегистрировался по первому заходу, но сразу же после того залег на дно.

Дном была обширная помойка с внешней стороны кладбищенской ограды, куда свозили увядшие и растрепанные венки, ленты с помпезно раззолоченными надписями, грязные бутылки, наспех оплодотворенные провожатыми гроба и могильщиками, не столь философски настроенными, как тот, что повстречался принцу датскому. И вот он мыл и сдавал стеклотару, а его жена перебирала бумажные и тряпочные цветы, синтетическую хвою и обрывки лент, изобретая из этого нестандартные украшения на могилки, что в базарные дни расходились по ценам, втрое меньшим стандартных рыночных. На живые цветы с надгробий они не покушались: то была кража, а им не то что приходилось быть законопослушными из-за двусмысленности положения — они ими просто были.

Жила супружеская пара в двухкомнатной халупе из телевизионного картона с маркой «Сони», потихоньку обкладывая ее толем, жестью и фанерками, и мечтала накопить на деревенский домик из разряда безнадежных развалин: вынужденно переселились они в конце сентября и ужасно боялись второго наката здешней зимы — не той, что с желтыми листьями, как на родине, а той, что с новогодними елками и снегом.