Бен Элтон - Два брата

К огорчению рейхсфюрера, аукнулись лишения последних двадцати лет: почти ни один молодой немец не соответствовал идеалу господствующей расы, а потому требования к кандидатам в сверхчеловеки были снижены. Если руки-ноги на месте и ты не еврей — годен.

Пауль оделся, и собеседование продолжилось.

— Зачем тебе в СС? — спросил штурмшарфюрер.

Ответ был прост.

Потому что влюблен в красавицу-еврейку. Вскоре придется ее прятать. И чем глубже внедришься в банду убийц, тем легче быть вне подозрений.

План созрел в Польше, где Пауль впервые увидел, что уготовано так называемым недочеловекам .

До тех пор он, как всякий относительно цивилизованный немецкий гражданин, еврей и нееврей, надеялся, что рано или поздно наступит предел и лютая ненависть к «расовым врагам» иссякнет. Евреев лишили прав, собственности, достоинства, безопасности. Ладно.

Но убийства? Массовые убийства? Конечно, нет. Невозможно.

Никто на это не способен. Никто.

И уж всех меньше потомки Баха, Бетховена, Гете, Шиллера, Моцарта, Бисмарка, Гутенберга и Лютера.

Уничтожить всех евреев. Всех?

Невозможно.

И тем не менее…

Может быть, это не планировалось. Может быть, нацисты сами не понимали, к чему все идет. Но в Польше Пауль своими глазами увидел, куда дует дьявольский ветер. Он увидел, что делает внезапная абсолютная власть с людьми в черном — да и в мышастом. Сверхчеловеки творили что хотели.

А хотели они, похоже, убивать беззащитных.

Поляков и цыган, немощных и больных. Но прежде всего — евреев.

Казалось, все происходит спонтанно, почти наугад — без всякой системы и особых приказов. Но в этой молниеносной войне повсюду были мертвые евреи.

Или евреи без малейшего шанса выжить.

Их сгоняли в кучу. Перевозили с места на место.

Куда?

Грузовик, в котором с однополчанами ездил Пауль, эсэсовцы трижды забирали для перевозки человеческой массы, оторванной от родных корней.

— Не увозите! — жалобно плакали дети. — Нас убьют.

— Никто вас не убьет, — отвечали солдаты.

На деревенских площадях они видели виселицы, где болтались все мужчины поселка, но все еще не верили.

— Их не убьют. Все это еврейское вранье. Поклеп на Германию. Их просто отселяют, чтобы освободить место для достойных немцев.

Однако напрашивался вопрос.

Куда отселяют-то?

Спецотряды СС вышвыривают всех евреев из их домов, но куда их деть? Их свозят в городские гетто, которые им не разрешено покидать, объясняли знающие люди.

А что потом?

На месте Гитлера Пауль бы их убил. Они паразиты, и оставлять их на голодное прозябание хлопотно и опасно. Источник заразы. Сопротивления. Свидетели.

Неизбежный вывод: германский путь приведет лишь во мрак и кошмар.

А мать и возлюбленная Дагмар заточены в Берлине.

И вот в грузовике, по тряской дороге пылившем к склепу, в который превратится древняя Варшава, родился план.

— Я хочу вступить в СС, чтобы лучше служить моему фюреру, чтобы раз и навсегда смыть свой семейный позор, господин штурмшарфюрер!

— Молодец, парень, — сказал фельдфебель. — Пожалуй, ты нам подходишь.

Новобранец СС обер-ефрейтор Штенгель свернул на Принц-Альбрехт-штрассе и зашагал вдоль Управления государственной безопасности. Стуча коваными сапогами, он шел мимо горемык, ради какой-нибудь печати томившихся в бесконечных очередях. Бесправные просители умоляли о дозволении выжить.

Пауль свернул на Саарландштрассе — кроваво-красную артерию, выводившую на Потсдамерплац. Два луча и островок в центре площади. Всюду стяги. Красно-черные. Красно-черные. Красно-черные. До самого «Хаус Фатерлянда».

Он первый увидел Дагмар.

И выгадал секунду, чтобы упиться ею. Вкусить. Насладиться. Сквозь грохочущий поток машин полюбоваться оазисом покоя и красоты.

Она стояла возле знаменитой Регулировочной башни.

Башня им нравилась. Как всем берлинцам. В 1924 году оба были на ее открытии. Она, маленькая избалованная принцесса, сидела на специальной трибуне, отведенной для городской знати и коммерческих шишек. Он и брат восседали на плечах родителей, стоявших в толпе, что криками приветствовала регулировщика в стеклянной кабинке. На семь метров вознесенный над землей, полицейский управлял светофором, который наконец-то упорядочил хаотическое движение на Потсдамерплац.

Башня стала символом наметившегося экономического возрождения страны. Чудо современной технологии, первое в Европе.

Разумеется, сейчас башню украшали свастики. За семь долгих лет они расползлись по всему городу, который Пауль больше не считал Берлином. Просто нацистский город, столица нацистского края — враждебная чужбина, где сам он был узником.

Пауль вновь взглянул на Дагмар.

Какая элегантная! От модной широкополой шляпы до шнурованных ботинок. Конечно, без чулок, исчезнувших из Берлина, но даже носочки ее выглядят верхом изящества.

На оживленном перекрестке, где туда-сюда шныряли прохожие, Дагмар смотрелась весьма органично. Точно манекенщица, на фоне дорогих магазинов в торговом сердце столицы позирующая для журнала мод. Или персонаж популярных фотоисторий в «Сигнале», — фотоисторий, извещавших фронтовиков, что в Берлине все нормально, столица процветает, а немецкие девушки по-прежнему неотразимы.

Голос за спиной Пауля прервал его грезы.

— Пошли, у меня всего час, — сказала Зильке.

Вечно она спешит.

Однако пришла, как обещала. Никогда не подведет.

Старина Зильке.

Золотистые волосы упрятаны под платок, на лацкане халата следы отрыжки подопечного младенца. Как всегда, одета не по погоде и зябко дрожит. Но улыбается. Лицо, даже к концу зимы сохранившее загар, расплылось в широкой ухмылке.

Зильке взяла Пауля под руку; по автоматическому сигналу Регулировочной башни (уже без дружелюбного полицейского в семи метрах над землей) они пересекли улицу и подошли к Дагмар.

Троица решила отобедать в величественном «Хаус Фатерлянде». Стилизованные под разные страны, залы самого большого в мире знаменитого ресторана «Отчий дом» вмещали восемь тысяч человек. К услугам клиентов — американский бар «Дикий Запад», испанский винный погребок, японская чайная комната. Имелись варианты турецкого, венгерского и венского кафе. Как ни смешно, в заведении никогда не было английского и французского ресторанов, ибо ультрапатриот герр Кемпински, еврей-ресторатор, основавший «Хаус Фатерлянд», так и не простил бывшим противникам Германии Версальский договор.

В былые счастливые времена семейство Штенгель всегда выбирало американский бар. Заказывали стейк, кукурузный хлеб и причудливо цветной коктейль для Фриды. Но сейчас Пауль, истинный немецкий солдат аж с двумя девушками под руку, увлек своих спутниц к баварской пивной «Левенброй».