Бен Элтон - Два брата

В школе Дагмар была недосягаемо лучшей пловчихой. Настоящая спортсменка, стройная и сильная, она, говорили тренеры, уже в отрочестве подавала большие надежды.

— Когда объявили, что Олимпиада пройдет в Берлине, от радости мы с папой плясали. Правда! Наверное, вам смешно, он же всегда был такой строгий и сдержанный. Но в тот день он схватил меня в охапку и мы стали танцевать. Он уже видел, как я выиграю золото для Германии! Конечно, все это было еще до нацистов. Теперь мне нельзя даже тренироваться, какие уж там соревнования. Чего они боятся? Что мое еврейство растворится в воде и испортит их истинно арийские носы?

Дагмар расплакалась, и братья беспомощно переглянулись — как всегда при виде ее слез.

— Они бы только похорошели! — проворчал Отто. — Даг, они все это затеяли, потому что знают: мы гораздо лучше их. Вот отчего они нас ненавидят.

— Что ты несешь! — От возмущения Пауль задохнулся. — Сам-то себя послушай! Они возомнили себя высшей расой, мы считаем себя избранным народом. На хрен всех, вот что! Я — это я. И все. Просто я.

— Ага. Ты — мандюк, — выдохнул Отто. На пушистом розовом ковре он качал пресс, ибо редкую минуту не использовал для упражнений. Всегда готовился к предстоящим сражениям.

Воскресный полдень, самое скучное время. Пауль и Отто сидели в спальне Дагмар — одном из немногих мест в Берлине, куда им вход не заказан.

— А мы разве не особенные, Паули? — Дагмар разлеглась на кровати и, затянувшись сигаретой, выпустила дым в потолок. — Нам поэтому так и достается.

— Нет, Даг, болтовня об избранности — то же самое, что нацистская брехня о расовой элитарности. Люди есть люди, и все произошли от обезьян. Если б Отто не был евреем, он бы, наверное, стал нацистом.

— Иди на хер, — просипел Отто — руки на затылке, морда красная, вены взбугрились.

— Надо же, какая эрудиция! — фыркнул Пауль. — «Мандюк», «иди на хер». Блестящая аргументация, Оттси. Теперь понятно, как ты попал в «избранные». Наверное, благодаря языковым познаниям.

— Девяносто два… девяносто три… — пыхтел Отто.

— Ух ты, обезьяна умеет считать!

— Сто! — победоносно объявил Отто и, тяжело дыша, откинулся навзничь. Потом, глядя в потолок, добавил: — Я чего говорю-то: они не пускают Даг плавать, потому что боятся — вдруг выиграет.

— Конечно, выиграю! — рассердилась Дагмар. — Я всегда побеждаю… вернее, побеждала. А теперь что? Бегать на стадионе — нельзя, плавать в бассейне и озере — нельзя. Если буду сидеть сиднем, я растолстею!

Дагмар с матерью жили в том же особняке в Шарлоттенбург-Вильмерсдорф, который их семья занимала в донацистские времена. Правда, теперь многие комнаты были заперты, а прислуга сильно уменьшилась числом: евреи не имели права нанимать арийцев.

Большой дом стал тюрьмой. После смерти мужа фрау Фишер отчаянно пыталась вновь придать ход застопоренной эмиграции. Въездные визы в США еще действовали, а вот немецкие выездные были отозваны. Мстительные нацисты решили, что смерть Исаака Фишера — недостаточная расплата за правду о Германии, пусть и родственники его пострадают. Всего лишь на прошлой неделе фрау Фишер запросила разрешения покинуть страну и получила очередной отказ. Отказ тем более обидный и горький, что для подачи прошения она выстояла шестичасовую очередь в конторе на Вильгельмштрассе.

— Говорят, мы станем клеветать, поэтому нас не выпустят, — уныло поведала Дагмар.

— Может, оно и к лучшему, а? — сказал Отто. Теперь он выполнял жим лежа, используя пуфик от туалетного столика. — Уедешь со мной в Палестину.

— Куда? — удивилась Дагмар. Отто никогда не поминал Палестину.

— Как, ты не слыхала? Теперь он сионист, — с едким сарказмом сказал Пауль. — Блин! Отто, ты даже не знаешь, где находится Палестина!

— Знаю! — возразил Отто. — Маленько пониже Турции, где-то там. Верно?

— Это Ближний Восток, где уже полным-полно арабов.

Новообретенный братнин сионизм смешил и раздражал Пауля. Многие берлинские евреи поговаривали об отъезде в Палестину. Даже нацисты допускали это как возможное решение «еврейского вопроса».

— Там наша родина! — напористо сказал Отто. — Больше и знать ничего не надо. В будущем году — в Иерусалиме!

Дагмар засмеялась. Еще недавно было не сыскать более аполитичного человека, чем Отто Штенгель. А также менее набожного и благочестивого. До мозга костей он был мальчишкой. Его интересы ограничивались спортом, механикой, едой, музыкой и Дагмар. В школе ему нравились только столярное дело и живопись, а из относительно пассивных занятий — музыка. И вот теперь, ухватив в еврейских кофейнях пару нелегальных брошюр, Отто вдруг заговорил языком сионистских политиков.

— Надо же! Родина! — возмутился Пауль. — Это было две тысячи лет назад, Отто! Хочешь верь, хочешь нет, с тех пор кое-что изменилось. Нынче Палестина — родина… Кого? Дай подумать. Вспомнил! Палестинцев. Понятно? В Палестине живут палестинцы. Подсказка в имени нации. Вряд ли они шибко обрадуются пятнадцатилетнему немецкому еврею, который вдруг заявит, что это его земля.

— Значит, отберем землю, — буркнул Отто. — Другого выхода нет.

— Здорово! — рявкнул Пауль. — А потом запрети арабам посещать парки и бассейны.

Это напомнило Дагмар о ее собственных горестях.

— Десять лет я ходила в здешний бассейн, — горько сказала она. — Начала еще в детстве. Знаю всех тамошних служителей, почти все со мной заигрывали. А вчера говорят: тебе нельзя. Мы пришли классом. Пока все плавали, я и еще две девочки-еврейки ждали в администраторской. Так унизительно ! Раньше все девчонки просились в мою команду. А купальники школа без наценки купила в папином магазине. До сих пор в них плавают!

Дагмар опять расплакалась. Отчаянно, беспомощно.

И без страшного удара, нанесенного смертью отца, перемены в жизни Дагмар были гораздо круче и жестче, чем у большинства берлинских евреев. Как все обычные люди, те были знакомы со всякими мелкими запретами, обидами и разочарованиями. А вот жизнь Дагмар до 30 января 1933 года была просто сказочно счастливой. Единственная драгоценная дочь невероятно богатых и любящих родителей, она обитала в самом сердце прекраснейшего из европейских городов. Мало кого на свете так пестовали, и мало кого ожидало будущее лучезарнее и счастливее. И теперь яркие воспоминания о той жизни изводили Дагмар. На каждом шагу встречались те, кто некогда перед ней лебезил, а нынче, похоже, злорадствовал над ее несчастьем.

Дагмар отерла слезы и полезла за платком, презрительно надувшись.

— Видал? — Отто мрачно взглянул на брата. — Ты понимаешь, что происходит? Нас перемалывают. Надо что-то делать.

— Я делаю, — ответил Пауль.

— Что? Учишься?