Владимир Колыхалов - Кудринская хроника

Трудностей выпало много для кудринских буровиков-разведчиков. В первый год своими силами строили овощехранилище на двадцать тонн. Делали базу, гараж, заложили фундамент под общежитие. А в то время у них не было ни станка, ни инструмента. Но понимали: без картошки останутся — зима покажется черной, не белой. Убивались дотемна каждый день, закапывали под землю картошку. Сделали! Потом вспоминали, как бревна накатывали вручную. С перепугу муки завезли пятьдесят тонн! Куда ее столько было. Пришлось отгружать и везти назад.

Но самым большим испытанием явился пожар на буровой, где дизелистом работал Михаил Савушкин.

Пожар взбудоражил все управление. Прилетел в Кудрино сам генеральный директор нефтяного объединения и не улетал, пока причина пожара не была выяснена. Заводской дефект в одном из генераторов вскрыли, винить было некого. Высокий начальник не шумел, а спрашивал, чем помочь, как лучше наладить доставку сюда материалов и оборудования.

— Хватит вам на полное восстановление десяти дней?

Спокойный, рассудительный разговор приободрил Ватрушина.

— Дайте пять суток, — сказал Виктор Владимирович. — На шестые мы продолжим проходку скважины. За это время каротажники проведут контроль над стволом, потому что есть опасения ожидать преждевременный выброс газа.

— Действуйте. Дизеля и электростанцию завезем на буровую вертолетом МИ-восьмым.

Ватрушин расставил людей, все спланировал. В область полетел инженер Сенников: ему поручалось срочно доставать материалы, оборудование и направлять их сюда без задержки. Все поступало четко и вовремя: чувствовалась волевая рука, разворотливость Вениамина Петровича. Жесткая метла и там, в городе, мела чисто…

Сгоревшая буровая была похожа на улей. Вышкари, дизелисты, электрики, каждый, кто был причастен к делу, работали не покладая рук. Как следует некогда было поесть, отмыться от сажи и грязи. Хлебнут чаю, покурят, и снова передвигают тяжеленные дизели, шьют кровлю, мостки. Без касок, грудь нараспашку, лишь доски-помосты скрипят от прыжков и шагов. Сердце Ватрушина вздрагивало, когда он видел такие стремительные прыжки, толковую — в дело — рабочую спешку, видел эти обнаженные, без касок, головы. Это было в нарушение техники безопасности, но он не мешал, не становился на букву закона, инструкции. Знал: надо дать жизнь буровой. И дать ее быстро. Закрывая глаза на мелкие непорядки, он радовался силе единства, духу, порыву людей. Они творили подвиг…

И буровая пришла в движение на сутки раньше обещанного срока. Буровики-разведчики по-настоящему ликовали. Один Харин ходил удрученный, со сморщенным злым лицом: его карта в споре с участковым геологом Андреем Михайловичем была бита. А геолог радостно говорил Ватрушину:

— Плохо, Виктор Владимирович, что получилось-то все через такую вот кривизну. Не случись злополучного пожара — случался бы взрыв. Как говорится, не было бы счастья… Но несчастье это больно уж дорогое.

Ватрушин через день звонил в город, узнавал о здоровье Михаила Савушкина. Там тоже все шло на поправку. На отдельных участках тела пострадавшему сделали пересадку кожи, постепенно он выздоравливал и собирался опять вернуться на буровую к прежней работе. Родителям он писал:

«Меня еще пущий азарт разбирает быть там, где сейчас вышки в тайге. Мама, может быть, этого не поймет, но ты, отец, знаешь, как тайга наша к сильным и знающим людям отзывчива. Тем она и влечет к себе, манит безудержно. Тебя — охотой, погоней за зверем, а меня вот… Кто его знает, откуда все это у сына охотника! Но мне хочется быть скитальцем на свой манер…»

Хрисанф Мефодьевич читал письма младшего сына и долго потом сидел в задумчивости, то собирая складки на лбу, то их разглаживая. Он уже не жалел о том, что Михаил не пошел по его следам, не стал охотником. Пусть торит себе сам дорогу, какую выбрал. Только бы поменьше было этих несчастных случаев. Поменьше, если уж невозможно их избежать совсем.

Кучеров побывал в Кудрине за неделю до пожара на буровой. Ему хотелось воочию убедиться, как строится новый коровник в Рогачеве, из-за которого так много было пролито на бумагу чернил, пока не вмешался в этот вопрос Латунин. Однако, если брать по большому, в общем плане кудринских дел рогачевская новостройка была тем «мизером», о котором можно было уже и не думать, ведь главное — нефть, разведка и прирост ее запасов, прокладка нефтепровода от Парамоновки до новых месторождений, проводка высоковольтной линии через тайгу и все остальное, что связано непосредственно с нефтью.

Выйдя из самолета, Игнатий Григорьевич осмотрелся, увидел ближний лесок, облитый жарким полуденным солнцем, представил себе, как за этим леском, в крутых берегах, струится, петляет Чузик, который был так хорошо виден ему с воздуха, и подумал, как мало приходится отдыхать последние годы: все некогда, спешка, хлопоты, заботы напластовывались таким плотным слоем, что невозможно продраться сквозь его толщу. А какая природа вокруг! Вот бы раскинуть палатку, вооружиться удочкой, сесть на песок — просто так, подбросив охапку травы, и выудить окуня или хотя бы сопливого вездесущего ерша… Нет, это усталость, слабость, через них надо перешагнуть, просто нельзя так думать, размагничиваться, когда у тебя столько сложных и важных дел.

Однако же — думалось.

Семья Кучеровых любила и понимала природу: во все времена года она находила в ней свои прелести. И сам Игнатий Григорьевич, и жена его, и две их дочери жить не могли без леса, реки, костров. Но радость общения с природой последнее время случалась все реже и реже. Они-то, жена и дети, пользовались этим доступным благом, а он, что называется, жал на педали. Район развивался стремительно, работы партийной день ото дня прибавлялось. Иной раз дохнуть было некогда, будто в подтверждение известных слов: ты за дело, а оно за тебя. А кто в деле, тот и в ответе. Как партийный работник с солидным стажем, Кучеров усвоил давно, что надо верить в людей, знать их возможности и самому полностью отдаваться делу, не перекладывая на плечи других то, что под силу тебе самому.

Встречал его на машине и вез побритый, пахнущий одеколоном, подобранный Теус. Рудольф Освальдыч принарядился по этому случаю в новую куртку. На улице было душно, однако Освальдыч отличался завидной устойчивостью к жаре и почти не потел. Игнатий Григорьевич же, как истинный северянин, млел, томился от зноя, утирался платком — хоть выжимай. В машину он сел на переднее сиденье привычно и бодро.

— Ты говоришь, Рудольф Освальдыч, что Румянцев сейчас в Рогачеве?

— Там, Игнатий Григорьевич. С Чуркиным ждут вас на строительной площадке. Прямо туда ехать?

— Конечно. В каком состоянии коровник?