Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

— Ну черт возьми, — сказал он, — есть же что-то приятное на свете — и я имею в виду именно приятное. Какие мы придурки, что так отвлекаемся. Вечно, вечно, вечно, что бы дебильное ни происходило, соотносим его с нашими паршивыми маленькими «я». — Тут у него за спиной Фрэнни с простодушной несдержанностью высморкалась; выхлоп звучал намного громче, нежели можно было ожидать от такого тонкого и нежного на вид органа. Зуи повернулся к ней с некоторым неодобрением.

Фрэнни, копаясь в слоях «клинекса», посмотрела на него.

— Ну извини, — сказал она. — Нос прочистить нельзя?

— Ты закончила?

— Да, закончила. Господи, ну и семейка. Высморкаться — уже риск.

Зуи снова отвернулся к окну. Немного покурил, водя глазами по узору бетонных блоков школьного здания.

— Пару лет назад Дружок сказал мне кое-что вполне разумное, — сказал он. — Если только вспомню, что. — Он помедлил. И Фрэнни, хотя по-прежнему разбиралась с «клинексом», посмотрела на брата. Когда Зуи бывало трудно что-либо припомнить, сомнение его неизменно интересовало всех братьев и сестер и даже способно было их развлечь. Сомнения его почти всегда бывали показными. По большей части, унаследованы они были от тех пяти, вне всякого сомнения, сформировавших его личность лет, что он провел регулярным участником викторины «Что за мудрое дитя», когда не выставлял напоказ свою несколько даже нелепую способность цитировать с подлинной увлеченностью — мгновенно и обычно дословно — почти все, им когда — либо прочитанное или даже услышанное, а выработал у себя привычку морщить лоб и якобы запинаться некоторое время, подобно тому, как поступали в программе другие дети. И теперь лоб его был наморщен, но заговорил Зуи чуть быстрее, нежели бывает при подобных обстоятельствах, словно чувствовал: Фрэнни, старый партнер по викторинам, его за этим поймала. — Он сказал, что человек должен уметь лежать у подножья холма с перерезанным горлом и медленно истекать кровью, но случись мимо пройти хорошенькой девушке либо старухе с прекрасным кувшином, идеально уравновешенным на макушке, ты приподнимешься на одной руке и взглядом проследишь, чтоб кувшин не опрокинулся, пока не перевалит на другой склон холма. — Он поразмыслил, затем слегка фыркнул. — Хотел бы я на него, гада, при этом посмотреть. — Затянулся сигарой. — Всем в этой семейке дебильная религия поступает в разных упаковках, — заметил он с довольно четким отсутствием почтения в голосе. — Уолт был силен. У Уолта и Тяпы самые сильные религиозные философии в семье. — Он сделал затяжку, словно стараясь побороть в себе веселость. — Уолт как-то сказал Уэйкеру, что у нас в семье все, должно быть, дьявольски паршивую карму [222] Карма (санскр. деяние) — одно из основных понятий индийской религии (индуизма, буддизма, джайнизма) и философии, дополняющее понятие санса — ры. В широком смысле — общая сумма совершенных всяким живым существом поступков и их последствий, определяющая характер его нового рождения, перевоплощения. В узком смысле — влияние совершенных действий на характер настоящего и последующего существования. себе нагромоздили в прошлых рождениях. У него теория была, у Уолта, что жизнь в Боге и все муки, что от нее происходят, — все это Бог просто науськивает на людей, которым хватает наглости обвинять его в том, что он создал уродский мир.

С дивана донеслось хихиканье оценившей публики.

— Никогда не слышала, — сказала Фрэнни. — А какая у Тяпы религиозная философия? Я думала, у нее нету.

Зуи помолчал, затем:

— У Тяпы? Тяпа убеждена, что мир сотворил мистер Эш. Она это вычитала в «Дневнике» Килверта. [223] Роберт Фрэнсис Килверт (1840–1879) — английский священник; его дневники, описывающие сельскую жизнь, начали публиковаться с 1938 г. Школьников в приходе у Килверта спросили, кто сотворил мир, и один ответил: «Мистер Эш».

Фрэнни пришла в восторг, причем слышимый. Зуи повернулся, посмотрел на нее и — вот внезапный юноша — скорчил очень кислую рожу, будто ни с того ни с сего отринул все виды легкомыслия. Ногу он снял с сиденья, определил сигару в медную пепельницу на письменном столе и отошел от окна. По комнате двигался медленно, руки в задних карманах, однако умственно направление все же было задано.

— Мне пора выбираться отсюда к черту. У меня обед назначен, — сказал он и тут же нагнулся, дабы провести досужую хозяйскую проверку аквариумного интерьера. Беспокойно постукал ногтем по стеклу. — Отвернешься на пять минут — и моллинезий моих уморят голодом. Надо было их с собой в колледж забрать. Я так и знал.

— Ох, Зуи. Ты это уже пять лет твердишь. Взял бы да новых купил.

Зуи продолжал постукивать по стеклу.

— Вот все вы, мозгляки университетские, одинаковы. Бесчувственные, как сваи. То были не просто моллинезии, дружок. Мы с ними были очень близки. — Сказав так, он снова растянулся на ковре, и его отнюдь не могучий корпус довольно туго уместился между настольным радиоприемником «Стромберг-Карлсон» 1932 года и до отказа набитой журнальной стойкой из клена. Снова Фрэнни видела только подошвы и каблуки его ботинок. Однако едва Зуи вытянулся, как тут же сел, подскочив, и голова и плечи его вдруг возникли в поле зрения — с таким зловеще-комическим эффектом из шкафа выпадает труп.

— Молитва еще не стихла, а? — сказал он. И снова пропал с глаз долой. Мгновенье он лежал неподвижно. Потом — с мэйферским выговором, густым почти до неразборчивости: — Я бы с вами перемолвился словечком, мисс Гласс, если у вас найдется минутка. — Ответом на это с дивана донеслось лишь отчетливо грозное молчание. — Тверди молитву, если хочешь, или играй с Блумбергом, или покури, не стесняйся, но удели мне, дружок, пять минут ничем не прерываемой тишины. И, если можно, без всяких слез. Ладно? Ты меня слышишь?

Сразу Фрэнни не ответила. Она подтянула ноги поближе, под платок. И спящего Блумберга тоже несколько придвинула к себе.

— Я тебя слышу, — сказала она, подобрав ноги еще больше — так крепость перед осадой подымает мост. Помедлила, затем заговорила снова: — Можешь говорить, что заблагорассудится, если только без оскорблений. Боксерской грушей мне сегодня быть не хочется. Я серьезно.

— Никаких груш, никакого бокса, дружок. И, коли уж на то пошло, я никогда не оскорбляю. — Руки говорившего были милостиво сложены на груди. — О, иногда я бываю резковат, если того требует ситуация. А оскорблять — ни за что. Лично я всегда понимал, что больше мух поймаешь, только если…

— Я не шучу, Зуи, — сказала Фрэнни, обращаясь примерно к его ботинкам. — И, кстати, хотелось бы, чтоб ты сел. Потому что когда тут начинает штормить, по-моему, очень смешно, что всякий раз бурю несет оттуда, где ты лежишь. А постоянно лежишь там только ты. Ну, давай. Сядь, пожалуйста, а?