Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

Зуи умолк. Длительно посмотрел на простертую ничком фигуру Фрэнни на диване и услышал — быть может, впервые — лишь полуподавленные отголоски горя. В тот же миг он побледнел — от тревоги за ее состояние, от того, что, видимо, неудача вдруг заполнила комнату своей неизменно тошнотворной вонью. Бледность его, вместе с тем, казалась примечательно бела — не смешана, то есть, с зеленью и желтизной мук совести и униженного покаяния. Бледность эта очень походила на обычный отток крови от лица маленького мальчика, который до самозабвения любит животных — всех животных, — и только что увидел лицо любимой сестренки, которой нравятся зайки и которая открыла коробку с его подарком на день рождения, а там — только что пойманная юная кобра с красной ленточкой на шее, завязанной неуклюжим бантом.

Он не спускал с Фрэнни глаз чуть ли не минуту, затем поднялся на ноги, нестойко и неуклюже — что для него было нехарактерно, — чуточку покачнувшись. Очень медленно через всю комнату подошел к материному письменному столу. И уже там стало ясно, что у Зуи нет ни малейшего понятия, зачем шел. Казалось, он не узнавал того, что лежит на столе: блокнота с зачерненными «о», пепельницы с окурком его сигары, — и Зуи обернулся и посмотрел на Фрэнни снова. Всхлипы ее слегка поутихли — или так казалось, — но тело оставалось в той же горестной позе: распростертое, ничком. Одну руку она подогнула под себя, поймала собой — так ей, должно быть, лежать было весьма неудобно, если даже не больно. Зуи отвернулся, затем — не без мужества — снова посмотрел на сестру. Кратко ладонью провел по лбу, сунул руку в карман, чтобы вытереть, и сказал:

— Извини, Фрэнни. Прости меня, пожалуйста. — Но от его сухого извинения всхлипы Фрэнни лишь возобновились и усилились. Зуи смотрел на нее — не мигая — еще секунд пятнадцать — двадцать. После чего вышел из комнаты в коридор и закрыл за собою двери.

За пределами гостиной запах свежей краски был уже довольно силен. Сам коридор еще не красили, но по всему полу твердого дерева были расстелены газеты, и первый шаг Зуи — нерешительный, даже чуть ошеломленный — оставил отпечаток резинового каблука на фотографии в спортивном разделе: Стэн Мьюзиэл [235] Стэн Фрэнк Мьюзиэл (Станислав Францишек Мьюзиэл, р. 1920) — американский бейсболист. держит четырнадцатидюймового гольца. На пятом или шестом шаге Зуи едва избежал столкновения с матерью, возникшей из своей спальни.

— Я думала, ты ушел! — сказала она. В руках у нее были два выстиранных и сложенных покрывала. — Мне показалось, я слышала парадную… — Она умолкла, оценивая общий внешний вид Зуи. — Это что? Испарение? — Не дожидаясь ответа, она взяла Зуи за локоть и вывела — почти вымахнула, точно он был легче веника — на свет, падавший из ее свежепокрашенной спальни. — И впрямь испарение. — Извергай поры Зуи нефть-сырец, ей было бы не под силу не одобрить этого изумленнее. — И чем же это ты занимался? Ты ж только что принял ванну. Что ты делал?

— Я уже опаздываю, Толстуха. Давай. Сдвинься, — сказал Зуи. В коридор выволокли высокий филадельфийский комод, и он теперь, вместе с миссис Гласс лично, загораживал проход. — Кто поставил сюда это уродство? — спросил Зуи, глянув на комод.

— Ты почему так потеешь? — осведомилась миссис Гласс, глядя сперва на рубашку, затем на сына. — Ты поговорил с Фрэнни? Где ты был? В гостиной?

— Да, да, в гостиной. И на твоем месте, между прочим, я б заглянул туда на секундочку. Она плачет. Или плакала, когда я уходил. — Он постукал мать по плечу. — Ну, давай. Я серьезно. Отойди с…

— Плачет? Снова? Отчего? Что такое?

— Откуда я знаю, елки-палки… Я спрятал ее книжки про Пуха. Ну давай же, Бесси, отойди, пожалуйста. Я тороплюсь.

Миссис Гласс, не сводя с него взгляда, посторонилась. И почти тут же навострилась в гостиную — с такой резвостью, что едва успела выкрикнуть через плечо:

— И смени рубашку, юноша!

Если Зуи даже услышал ее, на нем это не отразилось. В дальнем конце коридора он зашел в спальню, которую некогда делил с братьями-двойняшками, — ныне, в 1955 году, она принадлежала ему одному. Но в комнате он провел не больше двух минут. Когда он вышел, рубашка на нем была все та же, потная. Однако внешность его слегка, однако отчетливо переменилась. Появилась сигара, и Зуи ее зажег. Также голову его зачем-то покрывал развернутый белый носовой платок — вероятно, предохранял от дождя, града или же казней египетских.

Не сворачивая, Зуи миновал коридор и зашел в ту комнату, которую раньше занимали два самых старших брата.

Впервые почти за семь лет нога Зуи — если позаимствовать готовую драматическую идиому — «ступила» в прежнюю комнату Симора и Дружка. Не беря в расчет совершенно пустячного случая пару лет назад, когда он методично прошерстил всю квартиру — искал потерявшийся или «украденный» зажим для теннисной ракетки.

Он закрыл за собой дверь как можно плотнее, с таким лицом, будто не одобряет отсутствия ключа в замке. Саму комнату, в ней оказавшись, он едва удостоил взглядом. Вместо этого развернулся и намеренно воззрился на некогда белоснежную древесноволокнистую плиту, неколебимо прибитую гвоздями к двери. Изделие было гигантским, высотой и шириной почти с саму дверь. Не захочешь, а поверишь, что некогда сама белизна его, гладкость и ширь довольно жалобно просили туши и печатных букв. Если и так, то просили не втуне. До последнего квадратного дюйма обозримая поверхность плиты была украшена четырьмя роскошными на вид колонками цитат из всего многообразия мировой литературы. Буквы были бесконечно малы, но угольно-черны и страстно разборчивы, хоть местами и излишне вычурны, без помарок или исправлений. Даже на нижнем краю плиты, у порога, работа оставалась тщательной — там два каллиграфа, очевидно, по очереди ложились на животы. Нигде не делалось даже попыток разбить цитаты или же авторов по категориям либо группам. Поэтому чтение цитат сверху донизу, колонку за колонкой, скорее напоминало прогулку по пункту первой помощи, разбитому в районе наводнения, где, например, Паскалю [236] Блез Паскаль (1623–1662) — французский математик, физик, религиозный философ и писатель. без всякой непристойной мысли выделили койку рядом с Эмили Дикинсон, а, так сказать, зубные щетки Бодлера и Фомы Кемпийского [237] Шарль Бодлер (1821–1867) — французский поэт, предшественник символизма. Фома Кемпийский (Томас Хемеркен, Хеммерлейн или Моллеолус, ок. 1380–1471) — нидерландский теолог, писатель. висели рядышком.

Зуи, подступив ближе, прочел верхнюю запись в крайнем левом столбце, после чего спустился ниже. С такой гримасой — или отсутствием оной, — будто читал плакат с рекламой гигроскопических стелек доктора Шолла, [238] Уильям Матиас Шолл (1882–1968) — американский врач-ортопед, основатель (1906) одноименной компании, производившей гигиенические товары для ног. коротая время на вокзальном перроне.