Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

Равно возможно, что отец Циммерманн заставил Вас покинуть учебное заведение по причине того, что монастырь Ваш, быть может, не располагает средствами для платы за образование. Искренне надеюсь, что причина именно такова, — не только оттого, что она утишает мне рассудок, но и в смысле практическом. Если причина в сем, Вам следует лишь сказать слово, и я предложу Вам свои услуги безвозмездно на неопределенный период времени. Могли бы мы сие обсудить? Разрешено ли мне снова осведомиться, каковы Ваши приемные дни в монастыре? Волен ли я свободно планировать посещение Вас в монастыре в следующую субботу, 6 июля между 3 и 5 часами дня, в зависимости от расписания движения поездов между Монреалем и Торонто? В великой тревоге ожидаю Вашего ответа.

С уважением и восхищением,

Искренне Ваш,

(подпись) ЖАН ДЕ ДОМЬЕ-СМИТ, штатный преподаватель «Les Amis Des Vieux Maitres»

P.S. В своем последнем письме я вскользь осведомлялся, является ли молодая дама в голубом наряде на переднем плане Вашей религиозной картины грешницей Марией Магдалиной. Если Вы еще не ответили на мое послание, прошу Вас и далее воздерживаться от ответа. Возможно, я ошибся, а в данный период жизни я не стремлюсь к разочарованиям по собственной воле. Предпочитаю бродить в потемках.

Даже сегодня, по прошествии такого времени я склонен содрогаться при воспоминании о том, что привез с собой в «Les Amis» смокинг. Однако же я его привез и, завершив письмо сестре Ирме, надел. Все это вроде бы требовало от меня напиться, и поскольку я еще ни разу в жизни не напивался (из страха, что чрезмерное питие сотрясет сию руку, что написала сии картины, что завоевали сии три первых приза и т. д.), я ощутил потребность по сему трагическому поводу приодеться.

Пока чета Ёсёто сидела в кухне, я проскользнул вниз и позвонил в отель «Уиндзор» — его мне рекомендовала подруга Бобби миссис X еще в Нью-Йорке. Заказал столик на одного, на восемь часов.

Около половины восьмого, одетый и прилизанный, я высунул голову в коридор — проверить, не рыщет ли там чета Ёсёто. Я почему-то не хотел, чтобы они видели меня в смокинге. В поле зрения никого не оказалось, я поспешил на улицу и приступил к поискам такси. Письмо сестре Ирме лежало во внутреннем кармане смокинга. Я намеревался прочесть оную эпистолу за ужином, предпочтительно — при свечах.

Я миновал квартал за кварталом, но таксомоторов не наблюдалось даже издали, не говоря уже о таксомоторах пустых. То была тягостная прогулка. Верден в Монреале — район отнюдь не модников, и я был убежден, что взгляд всякого прохожего останавливается на мне — причем осуждающе. Добравшись наконец до того буфета, где в понедельник глотал «кони-айлендские жгучие», я решил скинуть за борт свою бронь в «Уиндзоре». Я зашел в буфет, сел в последнюю кабинку и, прикрыв рукой галстук-бабочку, заказал суп, булочки и черный кофе. Я надеялся, что остальные посетители примут меня за официанта по пути на работу.

Допивая вторую чашку кофе, я извлек неотправленное письмо сестре Ирме и перечитал. Содержание показалось мне жидковатым, и я решил поскорее вернуться в «Les Amis» и чуточку сгустить. Кроме того, я припомнил свои планы навестить сестру Ирму и решил, что неплохо, наверное, будет сегодня же вечером забронировать билеты на поезд. С этими двумя замыслами в голове — ни один меня, правда, не воодушевлял в необходимой мере — я вышел из буфета и быстро зашагал обратно к школе.

А минут пятнадцать спустя со мною произошло нечто до крайности необыкновенное. Заявление это, я понимаю, отдает всеми неприятными признаками излишнего нагнетания драматизма, но истина вполне противоположна. Я собираюсь коснуться необычайного переживания — оно по сей день поражает меня своей трансцендентностью, и я бы хотел по возможности не выдавать его за случай — или даже случайность — подлинной мистики. (Иначе, сдается мне, это будет равносильно намеку либо утверждению, будто разница духовных sorties [119] Вылазок (фр.). Св. Франциска и среднего невротика, целующего по воскресеньям прокаженных, [120] В противоположность св. Франциску Ассизскому, который жалел всех страждущих и омывал раны прокаженному («Цветочки св. Франциска Ассизского», гл. XXV). лишь вертикальна.)

В девятичасовых сумерках, подходя к зданию школы по другой стороне улицы, я увидел свет в витрине ортопедической лавки. Я вздрогнул: в витрине стоял живой человек — дюжая девица лет тридцати в желто-зелено-бледно-лиловом шифоновом платье. Она меняла бандаж на деревянном манекене. Когда я подошел, она, видимо, только что сняла прежний — левой рукой придерживала его под мышкой (правый ее «профиль» был обращен ко мне), а сама шнуровала на манекене новый. Я стоял и зачарованно наблюдал, как вдруг она сначала ощутила, а затем и увидела, что за ней наблюдают. Я быстро улыбнулся — показать ей, что фигура в смокинге в сумерках по другую сторону стекла ей не враг, — но тщетно. Смятение девицы превысило все мыслимые пропорции. Она вспыхнула, уронила снятый бандаж, отступила прямо на груду кювет — и не удержалась на ногах. Я мгновенно потянулся ее поддержать и кончиками пальцев ударился о стекло. Она тяжело, словно конькобежец, рухнула на попу. И тут же встала, не глядя на меня. С лица еще не сошел румянец, а одной рукой она уже откинула назад волосы и принялась шнуровать бандаж дальше. Вот тут у меня и случилось Переживание. Ни с того ни с сего (и утверждаю это, надо полагать, со всей должной робостью) взошло солнце и разогналось к моей переносице до скорости девяносто три миллиона миль в секунду. Ослепив меня и сильно перепугав: мне пришлось опереться рукой о стекло, чтобы не упасть. Длилось это не долее нескольких мгновений. Когда зрение ко мне вернулось, девица из витрины уже ушла, оставив по себе мерцающее поле изысканных, дважды благословенных эмалированных цветов.

Я отступил от окна и дважды обошел квартал — пока мои колени не перестали подламываться. Затем, не смея больше глянуть в витрину, я поднялся к себе и лег на кровать. Несколько минут — или часов — спустя я сделал по-французски следующую краткую запись в дневнике: «Предоставляю сестре Ирме полную свободу следовать ее собственной участи. Целый свет — монахиня». (Tout le monde est une nonne.)

Перед тем, как улечься спать, я написал письма своим четверым только что исключенным ученикам, восстановив их в школе. Сказал, что в школьной канцелярии допустили ошибку. Вообще — то письма эти написались будто сами собой. Возможно, потому, что перед тем, как за них усесться, я снизу притащил стул.

Представляется совершеннейшим разочарованием упоминать, что менее чем неделю спустя «Les Amis Des Vieux Maitres» закрылись — из-за недолжно оформленной лицензии (на самом деле — из-за полного отсутствия таковой). Я собрал вещи и отправился к Бобби, моему отчиму, в Род-Айленд, где следующие полтора — два месяца, пока не начались занятия в художественной школе, предавался изучению самой интересной разновидности летних зверюшек — Американской Девушки в Шортиках.