Нагиб Махфуз - Зеркала

— Не в моих привычках дарить кому-либо свои книги. Но книги пишутся именно для того, чтоб дарить их таким людям, как вы!

— Должен сказать, что я знаком с ними… — холодно процедил на это Адли. Лицо Аббаса расцвело улыбкой, а Адли продолжал: — И по правде говоря, нашел их весьма поверхностными, в них нет ничего нового…

Аббас Фавзи побледнел, но тут же овладел собой.

— Не судите с высот своего ума. Я пишу, чтоб просветить простых людей, вы же — философ… — вежливо пролепетал он.

Когда мы вышли из кабинета Адли, Аббас просительным тоном сказал:

— Не рассказывай об этом нашим болванам.

Я поспешил успокоить его, а он в своей обычной язвительной манере проворчал:

— Философия началась с Ибн Рушда [76] Ибн Рушд (Аверроэс) (1126–1198) — великий арабский философ. , а кончилась сукиным сыном [77] Здесь игра слов: Ибн Рушд и ибн кяльб. .

За короткое время Адли аль-Муаззин глубоко вник в дела министерства, узнал, чем занимается каждый из его служащих. Возглавлял он консультативное бюро и по роду деятельности был связан со всеми службами министерства. Человек на редкость энергичный и напористый, он добился авторитета и влияния не участием в межпартийных склоках и интригах, а исключительно благодаря своей деловой хватке и сметливости. Своей репутацией он дорожил и рисковал ею только в случае крайней необходимости. Карьеризм он возвел в искусство. Сочувствуя в глубине души «Вафду», его идеалам народности, демократии и свободы, он твердой рукой усмирял свои симпатии и умело скрывал их. Никто не слышал, чтобы Адли когда-нибудь сделал доброе дело, однако он весьма охотно причинял людям боль. Особое удовольствие он находил в том, чтобы вредить не только врагам, но и друзьям. Он не стремился завоевать любовь и уважение окружающих, напротив, часто мне казалось, что ему нравится возбуждать к себе зависть и враждебность. Этим он отличался от Шарары ан-Наххаля, не скупившегося на медоточивые речи (другое дело, что они нередко имели сильный привкус яда), всячески старавшегося заручиться расположением людей, пусть даже с помощью лжи и лицемерия. Чиновники ненавидели Адли лютой ненавистью и отводили душу, шепотом пересказывая друг другу сплетни о его низком происхождении и занятиях его сестры. Уверяли, что не женился он по причине тайного порока, который (подумаешь, гордец какой!) тщательно скрывает, и что якобы именно поэтому единственным человеком, которому помог Адли, был молодой, смазливый и необычайно распущенный чиновник. Я часто задавался вопросом, как это Адли аль-Муаззину удавалось при всех министрах и правительствах не только удерживаться на своей должности, но и сохранять влияние. Из разных источников, а главным образом благодаря близкому знакомству с Адли, мне стало известно, что он оказывал покровительство небольшому кругу чиновников, которые состояли в соперничающих партиях, и когда одна из них приходила к власти, то ее член, пользовавшийся расположением Адли, в свою очередь ходатайствовал за него перед своим министром. Таким образом Адли оставался всегда на виду, хотя утверждал, что обязан этим исключительно личным деловым качествам. Он продвигался все выше, пока накануне июльской революции не был назначен директором департамента. Хоть мы с ним и были старыми знакомыми, он не задумываясь пожертвовал мною при первом же случае. Это произошло, когда комиссия по делам служащих после долгих колебаний и взвешивания кандидатур — моей и моего конкурента, чиновника из архива, — рекомендовала меня на освободившуюся должность, более высокую. Комиссия приняла решение, его подписал министр, и я уже выслушивал поздравления. Но, придя утром на службу, с удивлением узнал, что решение отменено и повышение получил не я, а мой соперник. Я едва не лишился рассудка. Стал наводить справки и узнал, что крупный чиновник из королевского дивана позволил накануне вечером Адли аль-Муаззину и рекомендовал ему назначить на вакантную должность моего конкурента. Адли тут же поспешил к министру и сообщил ему об этом разговоре. Приказ о моем назначении был немедленно порван в клочки и заменен другим. В отчаянии я бросился к Адли, чтоб высказать ему свое возмущение. Он слушал меня молча, с холодной миной, а когда я выговорился, спокойно проронил:

— Подготовьте для печати сообщение о новом бюджете.

Более подробно я узнал обо всем от заместителя начальника отдела кадров, моего друга и врага Адли.

— То, как поступили с тобой, — сказал он мне, — явное нарушение закона. Приказ по министерству может быть отменен только другим таким же приказом. Приказ о твоем повышении я видел собственными глазами, а вот где тот, в котором оно аннулировано?!

— Ты не можешь поставить этот вопрос официально? — спросил я.

— Сомневаюсь, чтобы это было по плечу даже самому английскому послу! — засмеялся мой собеседник.

— Но откуда у моего конкурента, такого же чиновника, как и я, связи во дворце?

— О нем позаботился святой Лот!

С тех пор наши отношения с Адли аль-Муаззином ограничивались только служебными делами. А ведь до этого мы с ним часто встречались по утрам на площади Сулейман-паши, шли рядом, как друзья — несмотря на разницу в чинах и положении, — до министерства, завтракали в «Американском баре», обменивались новостями. В эти минуты он держался необычайно просто, непринужденно, охотно смеялся и даже рассказывал политические анекдоты о короле, королевской семье и свите. Иногда приглашал меня к себе, в новый дом в Маади, куда он перебрался после своего быстрого взлета. Но когда через четверть часа, в начале рабочего дня, он вызывал меня к себе в кабинет, я видел там уже совсем иного Адли — человека с холодным, отчужденным лицом, отдающего приказы и распоряжения, не утруждая себя излишней любезностью или хотя бы просто вежливостью. Однажды, выйдя от него, я не выдержал и поделился вызвавшими во мне неприятное чувство наблюдениями с Аббасом Фавзи.

— У него раздвоение личности. В нашем министерстве представлены все виды психических аномалий, — сказал тот.

После революции 1952 года Адли аль-Муаззину представилась возможность избавиться от главного конкурента в борьбе за кресло заместителя министра — от Шарары ан-Наххаля. Я уверен, что именно он инспирировал доносы на Шарару в комиссию по чистке. Однако Шарара чудом спасся, и все же был назначен заместителем министра. Для Адли это было страшным ударом. В министерстве среди новых, незнакомых ему чиновников он вскоре почувствовал себя совсем чужим. В ходе чистки была смещена большая часть его помощников, и ему пришлось буквально начинать жизнь заново. Он опять стал искать моей дружбы, и мы, как прежде, начали встречаться на площади Сулейман-паши. Часто с его губ срывались такого рода язвительные замечания: «Министерство оказалось в руках кучки мальчишек!», «Кому нужно знание законов и инструкций?!», «Теперь, прикрываясь именем революция, можно делать все, что угодно и как угодно!»